– Это она сказала? Ничего, мне в ее возрасте трех рублей хватало на месяц. Буржуазной роскоши захотела…
– Но царские рубли…
– Ступай домой, я устал.
С того дня (правда, на короткий срок) у него началась борьба с буржуазной роскошью. В это время наш знаменитый полярник Папанин, Герой Советского Союза, любимец Кобы, отстроил новую дачу на Москве-реке. Строили, как тогда часто бывало, пленные немцы, отбывавшие сроки в наших лагерях. Немецкая вилла была великолепна. Папанин позвал порадоваться Кобу. Коба поехал и меня прихватил.
– Вот, Иосиф Виссарионович, построился на старости лет, – радостно объявил Папанин дорогому гостю.
Коба брезгливо посмотрел на дачу и мрачно сказал:
– Эта буржуазная роскошь сгодится скорее для детского дома.
Повернулся, пошел к машине, не попрощавшись. В тот же день Папанин перестал быть адмиралом. Назавтра он передал дачу детскому дому.
После этого Коба захотел прокатиться по Рублевскому шоссе, где на даче в Зубалове жил когда-то с Надей и детьми. Взял меня, и мы поехали в ностальгическое путешествие.
Но по дороге Коба увидел большой новый дом, весело выглядывавший из-за забора.
– Эта чья буржуазная роскошь? – мрачно спросил он и велел остановить машину.
Меня отправил выяснить.
Это была дача министра рыбного хозяйства. Но министр оказался проворнее полярника. К возвращению Кобы в Москву он уже передал ее детскому саду.
Жить в больших дачах на огромных участках он разрешал только членам Политбюро. Дачи эти были государственные. Когда он отправлял очередного хозяина дачи в небытие, ее занимал новый счастливчик… часто вскоре отправлявшийся туда же. Так что дача становилась очередной черной меткой, которую они передавали друг другу.
Вскоре Светлана развелась со своим мужем-евреем.
Коба сказал мне:
– Слава Богу, бросила своего сиониста! А отец ее мужа оказался связан с Михоэлсом. Когда моя Светка решила разводиться, Михоэлс приказал ему: «Нужно этот брак немедленно вернуть…» Мерзавцы!
Это был его любимый круговорот. Он сообщал свои предположения Лаврентию, тот – следователям, следователи выбивали нужные показания, их сообщали Кобе, и он искренне верил в свою прозорливость!
На самом деле Светлану он развел сам. Сначала посадил тестя, потом отправил своего сына Ваську с паспортом Светланы в ЗАГС – проставить штамп о разводе.
Я ее встретил, когда она жила в Кремле после развода. Она сказала мне:
– Скоро разучусь говорить. Когда я с ним говорю, ощущение, будто ты стоишь у подножья высокой горы и кричишь, надрываешься, но туда доходят отдельные слова, а тебе в ответ – только эхо.
Она поспешила выйти замуж за скучного ученого, зануду, сына Жданова, и тотчас переехала к нему из Кремля.
– Убежала, – сообщил мне Коба,
Она родила девочку.
Коба поделился:
– Она сейчас в больнице. Ребенок недоношенный. Жалуется, что я не приезжаю. Молотов, видишь ли, к своей внучке приезжает. Ты же знаешь, некогда мне ехать, дел по горло, страна никак в себя не придет после войны. Не в службу, а в дружбу – поезжай, отвези от меня письмецо. – Он прочел мне вслух: – «Дорогая Светанька! Откуда ты взяла, что я тебя забросил? Может же такое присниться человеку! Советую не верить таким снам. Береги себя и дочку. Государству нужны дети, даже преждевременно родившиеся. Потерпи, скоро увидимся, целую мою Светочку. Твой папочка». Ну, как? Нежность у товарища Сталина в наличии?
– Большая нежность, Коба.
– Жалко ее. Не любит она его. Знаешь, по-моему, кого любит? Сына Большого Мингрела. Но никогда! Никогда не будет этого!
Она и вправду развелась и с новым мужем.
После грехопадений любимой дочери в сердце Кобы воцарился сын. Удивительно, но самому подозрительному из людей так и не пришло в голову: может быть, Васька (как звали его за глаза), зная «любовь» отца к евреям, нарочно свел Светлану на своей квартире с евреем Каплером, а потом познакомил с другим евреем, за которого она и вышла замуж? Чтобы остаться одному в сердце Кобы? Вместе с легкомыслием, ребячливостью в Ваське была удивительная хитрость. Вот уж действительно – характер скифа, тут Коба прав. Но теперь, как и положено старому грузину, Коба преисполнился любви к сыну. Ворчал на него, все знал о похождениях и… еще больше любил.
Хотя любить Ваську было нелегко.
Ко всем своим «достоинствам» он смертно пил. Об этом знала вся Москва. К тому же этот худенький, маленький человечек решил быть сердцеедом. С детства лишенный женской ласки, он, несчастный, жаждал найти ее в бесконечных любовных похождениях с девицами и дамами, готовыми отдаться за его священную фамилию, или просто шлюхами.
После войны преисполненный любви Коба устроил стремительный взлет Васьки. В двадцать семь лет тот стал командующим воздушными силами Московского военного округа.
Помню, Коба взял меня на знаменитый воздушный парад в Тушино. Наблюдать за подобными действами он ездил обычно вместе со всем Политбюро.
Летчики показывали в небе фигуры высшего пилотажа – мертвые петли. И, конечно (особый восторг зрителей!), – инсценировки воздушных боев. Вся страна сидела у радиоприемников, слушала рассказ о параде, на котором присутствовал любимый Вождь. Голос диктора звенел металлом, объявляя о самолете, ведомом командующим парадом генерал-лейтенантом Василием Сталиным, бесстрашным сыном Вождя…
Коба стоял гордый в окружении соратников, не забывавших восхищаться Василием.
Однажды после такого парада я пришел в кабинет Кобы.
Он слушал пленку – запись репортажа о параде, который только вчера смотрел в Тушино. И когда диктор объявил о самолете Васьки, Коба гордо поднял голову. В глазах его стояли счастливые слезы старого отца-грузина.
Но я уже тогда знал правду. На самом деле за штурвалом часто находился совсем другой летчик, который и вел самолет, а пьяный Васька сидел рядом. Знал ли об этом Коба? Посмели бы ему рассказать об этом!
Но если бы и рассказали… Коба умел забывать ненужное.
Семейные дела не мешали главному. Коба без устали, беспощадно возвращал в страну порядок, то есть страх.
«Правда» разгромила сочинения Шостаковича и Прокофьева, этих любимцев «иностранцев- засранцев». Кажется, тогда же Коба принял указ «об особо опасных государственных преступниках». Троцкисты, правые уклонисты, эсеры, белоэмигранты и прочие враги,
В эти дни наша Лубянка гудела, свет горел в кабинетах до утра. Пятьдесят восемь тысяч были повторно репрессированы в одни эти первые месяцы…
Одновременно неутомимый Коба подготовил «Указ о тунеядцах». Лица, уклонявшиеся от трудовой деятельности, также выселялись в отдаленные районы – читай: переезжали в лагеря. Теперь ушедшие с работы или уволенные лихорадочно искали любую работу, а за ними столь же лихорадочно охотились органы.
Так Коба вновь изрядно пополнил численность даровой рабочей силы. Однако я понимал: это лишь
