– В чем недостатки вашего сценария? – спрашивал его Коба, впервые прочитав сценарий фильма «Клятва». – Он не стал возвышенным, остался бытовым. Мы с Фудзи учились в духовной семинарии и хорошо помним возвышенные тексты старой религии – тексты Евангелия. Мы создаем, товарищ Чиаурели, новое общество с новой религией свободных людей. Наша религия – марксизм-ленинизм. Именно потому ваш фильм – не просто клятва товарища Сталина над гробом товарища Ленина. В новой религии товарищ Ленин – кто? – Его толстый палец навис над лицом испуганно молчавшего Чиаурели. – Кто? – грозно переспросил Коба.
– Товарищ Ленин – это… товарищ Ульянов, – бессмысленно ответил Чиаурели.
– В новой религии мирового пролетариата товарищ Ленин исполняет роль евангельского Иоанна Предтечи, тогда товарищ Сталин – кто?
Чиаурели совсем потерялся.
– Конечно же, Мессия – скажем мы вместе с Фудзи. Это клятва Мессии исполнять заветы Иоанна Предтечи. Вот о чем должны быть сценарий и фильм! Читайте Библию, не стесняйтесь, мы вам советуем вместе с Фудзи. И, строя свою новую
И в другой раз (Чиаурели снимал тогда фильм «Падение Берлина») Коба при мне строго поинтересовался:
– Вы приехали в Москву вместе с женой?
Веселый грузин, ставший к тому времени его любимцем, забыл про иконописцев и игриво сострил:
– Зачем ехать в Тулу со своим самоваром?
Целый месяц Коба не пускал его на порог. Наконец простил.
– Иосиф Виссарионович, больше ни одной, клянусь. Как иконописец буду! – И постарался побыстрей уйти от опасного сюжета: – Как вам Геловани? – (Актер, игравший Сталина в его фильмах.) – По-моему, неплох? – быстро, весело говорил Чиаурели.
– Товарищ Геловани создает обаятельный образ товарища Сталина, – ответил Коба, – но конец сценария слишком бытовой. В конце фильма нужен апофеоз! К примеру, товарищ Сталин должен приезжать в поверженный Берлин. Как вы думаете, на чем ему прибыть?
– Я думаю, на поезде, – ответил Чиаурели, зная о страхе Кобы перед полетами.
– На самолете, – с усмешкой сказал Коба. – Он спускается как бы с небес, в ослепительно белом кителе… Между нами говоря, товарищ Чиаурели, у людей должны возникнуть ассоциации с образом ангела, сходящего с небес. Никогда не уставайте мыслить возвышенно. Для этого окончательно забудьте свои похотливые привычки. Итак, товарищ Сталин сходит с самолета. Огромная толпа. Представители всех народов, спасенных товарищем Сталиным от фашистской чумы, ждут Вождя мирового пролетариата у трапа. И когда он появляется, они все вместе славят товарища Сталина. Записывайте, товарищ Чиуарели… – И он начал диктовать: – «Возникает мощное «ура». Иностранцы, каждый на своем языке, приветствуют товарища Сталина. Гремит песня, что-то вроде «За вами к светлым временам идем путем побед…».
– С великим размахом придумано, товарищ Сталин, – искренне оценил Чиаурели.
Еще бы! Коба умел приподнять жалкий сюжет. Все языки славили в фильме нового Мессию – Спасителя от фашизма. Вот что продиктовал бывший ученик духовной семинарии. Куда бедным бескрылым сподвижникам! Не угнаться им за моим великим другом, выдумщиком Кобой, основателем нового религиозного учения, которое я называю «азиатский марксизм-ленинизм».
Но юбилей все близился. Соратники исходили в бесплодных муках. От отчаяния позвали меня. Оказалось, Маленков придумал создать орден Сталина. Но не знал, где его следует носить. Пригласил обсудить этот вопрос Берию, Хрущева и меня.
Хрущев начал первым:
– Идея неплохая. Но беда в том, что носить-то его придется за орденом Ленина.
– Ну тогда зачем он нужен? – вздохнул Маленков.
– К сожалению, нельзя иначе. Ведь величайший гений всех времен и народов Иосиф Виссарионович – все-таки продолжатель дела Ленина. Если мы поменяем ордена местами, Хозяин по головке нас не погладит, – сказал Хрущев.
Берия загадочно молчал.
Маленков обратился ко мне:
– Ну что скажешь, товарищ Фудзи?
Я промямлил, что в этом мало понимаю.
Наконец Берия мудро высказался:
– По-моему, продолжим думать.
Но Маленков решил попробовать, и мне предложили отвезти проект ордена Кобе.
Надо было видеть усмешку, с которой Коба читал устав и описание ордена. Прочел и молча разорвал. Вызвал Маленкова.
Когда тот вошел в кабинет, Коба без приветствия мрачно велел:
– Прибери с пола свою глупость.
Жирный Маленков с выпадавшим животом встал на колени и собрал обрывки.
После мучительных раздумий соратники предложили учредить Международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами».
С этой наградой Коба, к моему удивлению, согласился. Но, когда счастливый Маленков ушел, заметил:
– Мир для коммунистов – это гибель империалистов. – И добавил: – Менять их надо всех. Не ловят мышей.
И, по-моему, тогда же в 1949 году сподвижники предложили поставить новый памятник Великому Вождю.
– Интересная мысль… и, главное, новая, – усмехнулся Коба. – Уже стоят, их тысячи. И что же предлагаете? Тысяча первый?
– Но это будет памятник в Москве, на Красной площади, – отважно возразил Маленков.
– Ну зачем же портить площадь? Там парады проводим, станет мешаться под ногами… Солдаты чертыхаться будут.
Соратники молчали.
– Ничего вы не понимаете, – отмахнулся Коба. – Идите. Я сам поработаю над этой идеей. У вас нет воображения. Ты, Лаврентий, останься. И ты, Фудзи.
Когда они ушли, он сказал:
– Памятник Сталину – это неплохо… Если… – Его толстый палец уперся мне в нос. – Если это будет самый большой памятник в мире. Новый Родосский колосс – новое чудо света… Его надо поставить на другом чуде света – на будущем ВолгоДонском канале. Строительство канала мы начнем и закончим в невиданные, ударные сроки. Обещаешь, Лаврентий?
И Берия кивнул:
– Построим досрочно, Иосиф Виссарионович, к пятьдесят второму году.
Это означало очередную придуманную им невиданную фараонову стройку.
Канал предполагалось создавать силами моих вчерашних коллег – заключенных. В тридцатых тысячами они умирали на стройках Беломорско-Балтийского канала. В нынешние, голодные послевоенные годы станут гибнуть десятками тысяч. Но только им под силу небывалые проекты Кобы…
– Это должен быть памятник, – продолжал Коба, – победе человеческой воли над Природой. Природа, к примеру, обрекла на вечную засуху плодороднейшую Ростовскую область. Но большевики победили природу.
И он сам утвердил при мне размер канала – 101 километр. Плюс длину трех распределительных каналов. После чего перешел к собственному скульптурному воплощению.
Ходил, попыхивая трубкой.
– Статуя высотой двадцать четыре метра, пьедестал – метров двадцать. И установить на высоком
