ходу было непросто, он начинал задыхаться — от переполнявшего ли его восторга, от непривычки ли к такой ходьбе (Рита невольно ускоряла шаг, словно спешила уйти подальше, тянула его), приходилось останавливаться.
Внезапно подал голос соловей, где-то совсем близко, щелкнул раз-другой, поначалу пробно, пустил трель, еще одну, и вот начал расходиться. Оба замерли, выискивая певца на слух, понемногу к нему приближаясь, опасаясь спугнуть треснувшей под ногой веткой.
Пузыри икряных рождений и лопающихся смертей, звучало под открывшимся небом, головастики- младенцы, стоны совокуплений, изнеможение подземного труда, восторги вдохновения, ресторанный загул богатых бандитов, упоение и тоска, отчаянные бунты голодных, молитвы и смех, навязанная война, мясо в ошметьях одежды, разметанные взрывом тела, экстаз и отрезвление… продолжайте сами до бесконечности, добавляйте каждый свое, но только свое, то, что вы знаете по себе, испытали, почувствовали, потому что каждому доступна лишь ничтожная часть того, что люди условились называть реальностью — полнота доступна лишь гению певца, лишь музыке, лишь воображению каждого, хотя бы на редкий миг, в меру способностей.
Открылась полная луна. Они наконец различили на нижней безлиственной ветке маленького певца, он был весь ясно виден, крошечная живая тень на фоне лунного неба. Непостижимо, как это тельце производило такие звуки. Он пел самозабвенно, для той ли, кого звал, не видя, для себя ли, для ближних — для тех, кто его слушал. С разных сторон соловью отзывались другие, распускающаяся листва закрывала певцов от глаз, но голоса их наполняли подлунное пространство, сопровождая плывущих в нем мужчину и женщину.
Мир вокруг был фантастичен. С шепотом прорастала трава, бормотали, расправляясь, листья. Слова оживляли запахи, возвращали прикосновения. Сок, живительный земной сок устремлялся по жилам, растекался, вытекал из ран и порезов, оставленных человеком или стихией, загустевал, чтобы совсем затвердеть, высохнув. Черви и кроты вылезали из подземной ночи в зияние черной воздушной бездны, талая вода в бочажках была еще ледяной. Ложились под ноги лунные тени, каждая была длинней прожитой деревом жизни. Просвет между деревьями впереди обещал опушку. Голоса безмолвия, бормотание невыразимого, сиянием полнится открывшееся впереди пространство.
© Марк Харитонов, 2012
© «Время», 2012
