Приключения словес: Лингвистические фантазии

Смотрю на лежащую у меня на ладони пятицентовую монетку. Для всех окружающих это просто пятицентовая монетка, а для меня — целый роман.

В Америке ее называют nickel. А сходным словом — nickname обозначают кличку, псевдоним. В одной из многочисленных анкет, которые мне пришлось заполнять в Канаде, после пункта «name» значился пункт «nickname». Видимо, заокеанским иммиграционным властям часто приходится иметь дело с уголовниками. «Name» — Иваньков, «nickname» — Япончик.

Но что общего между кличкой и монетой? Почему и там, и там затесался какой-то «nick»? И кто он такой, этот «Коля»?

В определенном смысле пятицентовик дважды родственник доллара.

Во-первых, и то, и то — деньги. Во-вторых, они родня по именам. «Доллар» это испорченное «талер», талер же получил свое имя от города Иоахимсталь — в Богемии, ныне Яхимова, в чешских Рудных горах. Кстати, того же происхождения и русский ефимок — серебряная монета, имевшая хождение в Московии. В Средние века в Иоахимовой долине находился крупнейший в Европе центр горнорудной и металлургической промышленности, главной продукцией которого были серебро и свинец. А еще время от времени иоахимстальским рудокопам попадались какие-то словно заколдованные камни, с виду похожие на свинцовую и серебряную руду, но из которых не удавалось выплавить никакого металла.

Видимо, считал средневековый рудознатец, над ними хорошо потрудились зловредные хозяева Рудных гор — горные гномы. Одни такие камни получили название «вольфрам» — волчья пена. Другие — по имени самых изощренных горных духов кобольдов — «кобальт». Третьи — по имени гнома Ника — «никель».

Расколдовать их удалось только в XVIII столетии. Полученные из них металлы обладали ценнейшими свойствами. Никель, например, практически не ржавел. И когда его добавляли к другим металлам, к меди, например, полученный сплав тоже не ржавел. Первый такой сплав назвали «нейзильбером» — новым серебром, из него стали делать столовые приборы, портсигары, цепочки, по своей красоте ничуть не уступавшие серебряным. Теперь их называют мельхиоровыми.

Через некоторое время тонким слоем никеля научились покрывать изделия из железа, меди, бронзы, тоже для красоты, но главное — для защиты от коррозии.

А когда возникла реактивная авиация, никель стал и вовсе незаменимым — из его сплава с кобальтом и молибденом изготовляют лопатки газовых турбин, сохраняющие работоспособность при таких высочайших напряжениях и температурах, при которых деформируется и разрушается самая прочная сталь.

В молодости, когда я около года проработал на авиационном заводе, я занимался тем, что испытывал такие лопатки «на текучесть». Брал лопатку, помещал ее в растягивающее устройство, находившееся в электрической печи, и включал ток. Если в течение двух суток лопатка не изменяла своих размеров, которые контролировались стерженьками из тугоплавкого кварца, то она считалась пригодной для работы в турбине.

Это занятие еще больше сроднило меня с никелем, который впервые заинтересовал меня еще в детстве, когда мама однажды, вернувшись из командировки на Урал, привезла с собой подаренный ей орскими металлургами никелевый кирпичик, отлитый из первой партии этого металла, полученного в СССР. Меня поразил и сам впервые увиденный мною металлический кирпичик, и оттиснутая на его поверхности надпись «Никель. Орск. 1 мая 1934», и более всего его цвет — светло-серебристый, с каким-то телесным, теплым отливом. Я уже знал тогда, что в Менделеевской таблице никель соседствует с медью, и решил, что именно от своей соседки он приобрел этот очаровавший меня оттенок.

А маме никелевый кирпичик был подарен не просто так. Мама возглавляла маленький научный коллектив, создавший лабораторную технологию получения никеля из орско-халиловских руд, которая затем была перенесена в заводские цеха. По горячим следам этих работ мама написала первую в стране монографию, посвященную свойствам и методам получения двух родственных металлов — никеля и кобальта. А еще через несколько лет, когда началась Великая Отечественная война, помогла наладить их производство в легендарном заполярном гиганте — Норильске.

Гляжу на лежащую у меня на ладони пятицентовую монетку, а вижу то сказочных гномов из диснеевской «Белоснежки», то похожую на детский совочек для песка газотурбинную лопатку, то серебристый кирпичик в маминых руках, то мамино лицо, каким оно было тогда — молодое-молодое.

Идет в школу Вася

Если бы Господь подарил мне вторую жизнь, то я употребил бы ее на исследование двух предметов, более всего меня интересовавших всю мою жизнь, но в силу житейских обстоятельств не ставших объектами моей профессиональной деятельности: истории и языка.

Правда, если говорить об истории, то время от времени мне удавалось забредать в ее пределы — когда я работал над книгами «Третий полюс» (об истории открытия и освоения Курской магнитной аномалии), «Сквозь магический кристалл» (об истории создания искусственных алмазов), «Виток спирали», «Охота за элементами», «В поисках элементов» (об истории открытия химических элементов и элементарных частиц), «Для жатвы народной» (о жизни Дмитрия Ивановича Менделеева на историческом фоне России второй половины XIX и первых лет ХХ века).

А вот сколько-нибудь основательно заняться языком мне не пришлось ни разу. Между тем язык во многие периоды моей жизни интересовал меня еще больше, чем история, поскольку в нем, помимо истории конкретных народов, отражен и внутренний мир человека, его психическая конструкция.

Это всегда поражало меня, но особенно поразило, когда я, поселившись в Канаде, вплотную столкнулся с английским языком и замечательно выраженным в нем рациональным характером англичан.

Конечно, известная всему миру английская поговорка «Time is money» («Время — деньги») вполне соответствует менталитету этой нации. Но если бы я был англичанином, я сделал бы своим девизом другие слова, которые характеризуют английский менталитет, как мне представляется, еще более точно: «Time is life» — «Время — это жизнь».

При сравнении английского языка с русским сразу же бросается в глаза всеохватное и безудержное стремление англичан к экономии времени. Толковый словарь русского языка, как правило, представляет собой многотомное издание, между тем, как классический Webster преспокойно укладывается в один том.

Так же четко выражена в английском языке другая отличительная черта англичан — их законопослушность. Достаточно сопоставить строго установленное место членов предложения в английском языке с полной расхлябанностью и своеволием их расположения в русском. Можно сказать, например: Вася идет в школу, но вполне допустимыми будут еще пять вариантов: Вася в школу идет, Идет Вася в школу, Идет в школу Вася, В школу Вася идет, В школу идет Вася. Между тем как англичанин имеет право сказать только: Basil is walking to the school — и баста. Закон есть закон.

Менталитет

Это слово, вместе со словом ментальность, появилось в русском языке в середине 80-х годов XX века, когда с началом горбачевской перестройки рухнула железная стена, отделявшая СССР от остального мира и в распахнувшиеся двери и окна в страну ворвалась огромная стая иностранных, в основном английских, слов. Какие из них уживутся с русским языком, какие обречены на кратковременное существование, сказать трудно, потому что даже те слова, которые имеют свои аналогии в отечественной речи, могут отличаться от них по своей экспрессии уже в силу иноземного вида и звучания, создающих иные аналогии, чем соответствующее русское слово. Взять хотя бы тот же менталитет или ту же ментальность. В английском языке слово mentality обозначает ум, мышление, склад ума, умонастроение, психику