сорвется, фыр-фур и улетает.
Несомненно, Иван Репка вполне мог стать участником живой газеты «Красный шлакочист». А вот кто Чапич? Может, Чапичев? Но Якова нет, кажется, в Джанкое. Как мне говорили, он работает где-то на линии, ремонтирует мосты.
Из клуба, почесываясь, недовольно щурясь на яркое солнце, вышел заспанный дед — не то сторож, не то дворник.
— Дед, что это? — спросил я, указывая на афишу.
— Ахфиша.
— А на афише что?
— Кловуны. Представлялыцики. И такие зануды, прости господи. Житья от них людям не стало.
Позиция деда в отношении живой газеты «Красный шлакочист» ясна. Но меня интересовало другое.
— Кто это Чапич? — спросил я сердитого деда.
— Латочников сын, — пояснил он. — Туточки, в депо, кочегаром работает. Может, знаешь, чернявый такой, глазастый. А зубы белые и вострые, как у тигры.
Теперь мне все стало ясно.
— «Тигра»… — передразнил я деда. — Это же мой корешок Яша Чапичев, а не «тигра». Видно, здорово он тебе насолил, дед?
Дед недобро улыбнулся, показывая, что у него тоже есть еще зубы. Они у него были мелкие, острые, как у степных грызунов. Понятно, почему Яшины зубы показались ему тигриными.
Я направился в депо. Когда пробирался по путям, меня окликнули:
— Эй, студент!
Я оглянулся, но никого не увидел.
— Не торопись, студент, я сейчас.
Из-под паровоза, который я хотел обойти, вылез чумазый человек. Я не сразу узнал Якова Чапичева. Он сильно изменился за те годы, что мы не виделись. Одет был в просторную брезентовую робу, прожженную во многих местах. На ногах — большие, тяжелые, словно чугунные, башмаки на резиновой подошве. За поясом брезентовые однопалые рукавицы. Старенькая мятая кепка надета козырьком назад. Лицо его было покрыто угольной пылью и сажей, поэтому крепкие зубы сверкали, словно первый снег. Он здорово вырос, возмужал, развернулись в ширину его слегка покатые плечи. На верхней губе чернели уже знакомые с бритвой усики. Только огромные его глаза никак не изменились — черные, лучистые, глубокие, с чуть-чуть голубоватыми белками, они, как и в детстве, делали лицо Якова удивительно красивым.
— А я слышу, кто-то идет, — сказал Яков. — Шаги аккуратненькие, интеллигентские, ботиночки новые, шевровые, поскрипывают. Выглянул — и обрадовался: кореш. Так спешил выбраться из-под паровоза, даже головой о колесо стукнулся.
Он снял кепку и, смеясь, пощупал ушибленное место на коротко остриженной голове.
— Где же твои знаменитые кудри? — спросил я.
— В том-то и дело, что знаменитые, — ответил Яша. — Надоели они мне хуже горькой редьки. Когда лохматый ходил, житья мне не было. Каждый норовил руку в мои лохмы запустить. Тоже, нашли себе игрушку. Одни говорили — баран, другие — ангел. А я ни баран, ни ангел. Допекли меня. Рассердился и подарил свою великолепную прическу Ветросу. Помнишь его? Хозяин мой бывший. Он сейчас в парикмахерской коммунхоза работает. Был хозяином, стал трудящимся. Член профсоюза. Бутылку молока каждый день получает — спецпитание.
— Да, жизнь идет, люди меняются, — заметил я философски.
— Кто меняется? Ветрос? Ошибаешься, браток. Он не изменился, а приспособился. Кого-кого, а этого типа я знаю. Я теперь каждые две недели стригусь. И принципиально у Ветроса. Только у него.
— Ну и что?
— Порядок. Он мне: «Пожалуйста. Будьте так добры! Что угодно?» И я ему в том же духе. У них в салоне лозунг висит: «Мастер и клиент, будьте взаимно вежливы!» Так и действуем по лозунгу.
— Значит, мир?
— Нет, — серьезно возразил Яков. — С такими, как Ветрос, у меня еще долго мира не будет. Очень долго. Мира нет, но есть победители и побежденные.
Я с нескрываемым интересом посмотрел на Чапичева. Это великолепно, что он чувствует себя победителем!
— А ты думаешь, Ветрос этого не понимает? — продолжал Яков. — Даже очень хорошо понимает. На днях бреет он меня и спрашивает: «Не беспокоит?». Я отвечаю: «Не беспокоит». Он говорит: «Стараюсь». А я: «Старайтесь!» — «Ради вас стараюсь, товарищ Чапичев, — говорит Ветрос. — Может, когда машинистом станете, подвезете меня за это бесплатно, без билета». — «Тогда, — говорю, — напрасно вы стараетесь, гражданин Ветросов. Я вас и без билета и с билетом не повезу. Нам с вами не по дороге, гражданин Ветросов. В нашем поезде другие пассажиры поедут». Так мы и поговорили. Как ты думаешь, правильно?
— В общем-то правильно. Но туманный разговор какой-то, фигуральный.
— Вот именно фигуральный, — подтвердил Яков. — Но Ветрос, хотя и дурак, главное понял: что машинистом буду я, а не он. Вот и подхалимничает заранее.
— А скоро ты будешь машинистом?
Яков вздохнул.
— И скоро и не скоро. Это, брат, наука нелегкая.
— А пока, значит, кочегаром ездишь?
— Пока еще не езжу. Я кочегар-шлакочист. Уголь в топке сгорает, а на колосниках шлак остается. Не почистишь топку — нет у паровоза скорости. Вот я и чищу…
— Поэтому и живгазета у вас «Красный шлакочист»?
Яков кивнул головой.
— А ты видел?
— Афишу видел.
— Завтра мы выступаем. Приходи — не пожалеешь. Хвастать не буду, но люди говорят, что здорово получается.
Якова позвали. Он оглянулся и недовольно поморщился.
— Сейчас будет мне протирка и смазка, — сказал он. — Это член бюро нашей ячейки.
К нам подошел парень лет восемнадцати-двадцати. Внешне он мало чем отличался от Чапичева — на нем была такая же брезентовая роба, такие же ботинки и такая же, как у Якова, кепка, надетая козырьком назад. Только измазан он был больше, чем Яков, будто нарочно измазался сажей, мазутом, угольной пылью.
— Прохлаждаешься, Чапичев? — сказал парень.
Яков не ответил. Парень поставил на землю масленку, вытер паклей руки, достал из нагрудного кармана папиросы.
— Закуривай, Чапичев, — предложил он.
На меня он не обратил никакого внимания. А я смотрел на него во все глаза. Черт побери, какое знакомое лицо! Нет, я никогда нигде не встречался с этим парнем. А лицо все-таки знакомое.
— Ну что ж ты, бери, раз дают, — поторопил парень.
— Не курю, — сказал Яков.
Парень закурил. Слегка откинув назад голову, пустил в небо тонкую струйку дыма.
— Значит, прохлаждаешься, Чапичев? — снова спросил он.
И снова Яков не ответил. Мне стало как-то не по себе. Показалось, что мой смелый дружок по- глупому робеет перед членом бюро. Обидно, если это так.
— Работать надо, а ты… — подзуживал парень.
— Корешок ко мне пришел, — пояснил Яков. — Давно не виделись, и вот…
— Дружба дружбой, а служба службой, — жестко отрезал член бюро. — На тебя, Чапичев, жалоба поступила.
— От кого?
