поглядите, какие они у него хитрющие и озорные. Хотел я как-нибудь деликатно намекнуть, чтобы он на время прикусил свой язык, но лектор меня упредил: «Пожалуйста, пожалуйста, охотно отвечу». А Силаков еще мнется, разыгрывает смущение: «Может, вопрос не по существу, товарищ лектор, так извините… Я интересуюсь, для какой цели у вас оружие в таком неположенном состоянии?» А я забыл вам сказать, что лектор имел при себе карабин. Трофейный, шкодовский. И такой у этого карабина был жалкий, сиротский вид. — смотреть на него без слез невозможно. Будто нарочно его в грязи измазюкали. Ужас! А ведь оружие неплохое, я пробовал стрелять из этих шкодовских карабинов — отлично бьют.
— Что же он ответил Силакову? — спросил корреспондент.
— В том то и дело, что ничего не ответил. Ему бы повернуть все в шутку, посмеяться вместе со всеми, и делу конец. А он, наоборот, насупился, губы обиженно выпятил и замолчал. Надо, думаю, выручать человека. Взял я этот разнесчастный лекторский карабин, показал ребятам и говорю: «Прослушали мы лекцию о политико-моральном состоянии фашистских войск, а вы еще спрашиваете, для чего лектор трофейный карабин с собой возит. Разве не ясно, для чего? Чтобы наглядно подтвердить свою лекцию».
— И поверили вам? — спросил корреспондент.
— Как бы не так! У нас тут народ умный, тертый, стреляный, — танкисты, одним словом, не воробьи. Их на мякине не проведешь. Врага и его оружие они сами уже неплохо знают, как говорится, по личным встречам. А шутка для них только шутка, не больше того. Посмеялись, но вежливо так, чтобы не очень обидеть залетного гостя. А что нужно, поняли, уверяю вас. И на ус себе намотали, потому что как раз перед этим у нас серьезный разговор был о сбережении оружия и кое-кому была сделана крепкая протирка. Товарищ Силаков может подтвердить.
— Куда уже крепче, — неохотно подтвердил Силаков.
— А лектор понял? — поинтересовался корреспондент.
— Думаю, что понял. Только вида не показал. Как говорят у нас в Крыму: «Лопни, но держи фасон». Есть у некоторых такое ложное представление об авторитете. Но, по-моему, это очень плохо, когда человек смешного не чувствует. Как можно так жить, я не представляю. Я бы от тоски зачах.
— Наверное, все же обиделся лектор? — предположил корреспондент.
— Возможно. Но меня он даже похвалил на прощание. «Вы, говорит, товарищ политрук, отлично используете местные факты для пропаганды». Ну, как вам это нравится? Хорош местный факт. Он его с собой привез, а я его использую…
Чапичев смазал пистолет, так же уверенно собрал его, обтер ветошью и вставил обойму с патронами.
— Вот теперь полный порядок. Потому что, как сказано в нашей любимой армейской газете: «Оружие любит ласку, чистку и смазку».
— А что, разве неправильно сказано? — насторожился корреспондент.
— Нет, почему же, все правильно, — успокоил его Чапичев. — Да только не следует все рифмовать. Зачем? Мне, например, и так ясно, что оружие должно стрелять, поэтому хочешь не хочешь, а дай ему все, что требуется, — и ласку, и смазку. Так для чего же тут рифма?
— Что-то неясно мне, — признался корреспондент. — Вы против рифмы, что ли?
— Совсем не против. Когда в этом есть необходимость, я и сам рифмой пользуюсь.
— Ах, вот оно что, — догадался корреспондент. — Вы пишете стихи.
— Писал, — уточнил Чапичев. — А сейчас лишь изредка. Так, разные заготовки на будущее.
— Печатались?
— До войны печатался. И немало. Больше всего в военных газетах и журналах. Даже сборник выпустил в Крымском издательстве.
— Послушайте, товарищ политрук. Вы же для нашей газеты — сущий клад. Как раз сейчас мы ищем поэта.
— Не там ищете, не по адресу, — сказал Чапичев. Он нахмурился, густые черные брови сошлись на его переносице.
Корреспондент упрекнул себя в том, что, видимо, задел в душе политрука что-то потаенное, упрятанное подальше от посторонних глаз. Но и отступать тоже не хотел. И сказал, осторожно подбирая слова:
— Почему же не по адресу? Вы поэт, а нам поэт очень нужен. Почему бы вам не перейти в редакцию?
— Вам нужен профессиональный поэт, а я профессиональный военный, — ответил Чапичев. — К сожалению, есть такая профессия, и долго еще будет в ней нужда. Долго. А лично для себя я ее сам выбрал. Понимаете, сам.
— Я понимаю вас, — сказал корреспондент, — и все-таки, если у вас есть призвание…
— Извините, но я знаю, что вы скажете, — прервал его Чапичев. — Маяковского собирались цитировать? Вот видите, я угадал. Ну, ладно, ладно, не обижайтесь на меня. Я ведь не спорю с вами, а говорю, что думаю. И я рад, конечно, что сейчас перо приравняли к штыку, как хотел того Маяковский. Но и сам Маяковский говорил, если помните, что даже штыком можно пользоваться по-разному, не то что пером. Одному штык нужен для того, чтобы разить врагов, а другой сукин сын ковыряет штыком у себя в зубах после сытного обеда. А мне, уважаемый товарищ, штык надобен только для одного — бить фашистов. В этом сейчас мое призвание. Именно призвание. По-другому не назовешь. «Революцией мобилизованный и призванный». Это тоже Маяковский сказал. И пока я могу действовать для дела революции, пока целы мои руки, я добровольно на другое не соглашусь. А прикончим войну, можно будет и перевооружиться. Сменю штык на перо. Может быть… Загадывать такое сейчас трудно, сами понимаете. Вот так-то… И давайте лучше чай пить.
Волей-неволей корреспонденту пришлось прекратить этот разговор. Хотя было досадно. Он гордился боевой профессией журналиста… Но спорить с Чапичевым трудно. Сейчас война, и каждый сражается тем оружием, которое ему сподручнее.
Некоторое время молча пили чай, пока корреспондент не вспомнил о том, что привело его в эту землянку. Танк. Подбитый танк. Что такое с ним приключилось?
Корреспондент достал из полевой сумки блокнот и карандаш. Рассказ политрука был немногословен.
…Танкистам приказали преградить путь наступавшему врагу. Политрук Чапичев пошел в этот бой на машине Николая Потапова. Незадолго перед войной Потапова призвали в армию и зачислили в школу младших командиров, где он овладел профессией механика-водителя.
Искусно маневрируя под огнем, Потапов повел машину наперерез врагу. В скоротечной, но жаркой схватке было уничтожено немало гитлеровцев. Но вот два удара со страшной силой обрушились на машину. Погиб башенный стрелок. Собрав последние силы, командир танка политрук Чапичев, раненный и оглушенный, выбросился из машины и залег в канаве. Из этого ненадежного укрытия он открыл огонь по фашистам, которые уже подбирались к неподвижному танку.
Николай Потапов еще некоторое время оставался в объятом пламенем танке. Попытался сдвинуть его с места, не вышло. Потом и Потапов выбрался из машины. Осмотрелся. В нескольких шагах от себя увидел гитлеровца, который строчил из автомата по политруку. Николай бросился на врага и уничтожил его выстрелом из револьвера. Затем ползком добрался до канавы и залег рядом с Чапичевым. Вдвоем они сумели сдержать первый натиск восьми гитлеровских автоматчиков. Но что будет дальше? Временами раненный в голову политрук терял сознание, и Потапов решил вынести его из неравного боя. Сам раненный в руку, обгоревший, он подхватил политрука и, чудом держась на ногах, дотащил его до ближайшего леса. Потапов спас жизнь своему командиру, а сам…
— Только бы он выжил, — сказал Чапичев. — Теперь он мне дороже брата.
На рассвете корреспондент уходил из землянки политрука с исписанным блокнотом и с твердым убеждением, что поэту Чапичеву место в редакции. Удалось уговорить Чапичева прочитать стихи. Но когда корреспондент попытался одно стихотворение записать (сам Чапичев ничего не записывал и сложенные на фронте строки держал в памяти), политрук решительно запротестовал:
— Нет, нет, прошу вас, не записывайте. Стихотворение еще очень сырое, необработанное. Это не для печати.
