Она как будто удивилась.
— Конечно! Я ведь мог бы тогда жить подле вас!
Он старался уловить ее взгляд, и г-жа Арну, желая этого избежать, взяла со столика шарики массы, оставшиеся после неудачных отделок, сплющила их в лепешку и отпечатала на ней свою руку.
— Можно мне взять это с собою? — спросил Фредерик.
— Боже мой, какой вы ребенок!
Он хотел что-то ответить, но вошел Сенекаль.
Уже с порога г-н вице-директор заметил нарушение правил. Мастерские полагалось подметать каждую неделю; была суббота, и так как рабочие этого не сделали, Сенекаль объявил, что им придется остаться лишний час. «Сами виноваты!»
Они безропотно склонились над работой, но о гневе их можно было догадаться по тому, как хрипло они дышали. С ними, впрочем, нелегко было ладить: всех их в свое время прогнали с большой фабрики. Республиканец обращался с ними жестоко. Обладая умом теоретика, он считался только с массами и проявлял беспощадность к отдельным личностям.
Фредерик, стесненный его присутствием, шепотом спросил у г-жи Арну, нельзя ли посмотреть на печи. Они спустились в нижний этаж, и она принялась объяснять ему назначение ящиков, как вдруг между ними снова появился Сенекаль, не отстававший от них.
Он сам стал пояснять, распространяясь о различных видах горючего, о плавлении, о пироскопах, о печных устоях, соединениях, глазури и металлах, сыпал терминами химии: «хлористое соединение», «сернистое соединение», «бура», «углекислая соль»! Фредерик ничего в этом не понимал и каждый миг оборачивался к г-же Арну.
— Вы не слушаете, — сказала она. — А господин Сенекаль объясняет очень понятно. Он все эти вещи знает гораздо лучше меня.
Математик, польщенный
— Нет, благодарю вас! Лестница слишком узкая!
А когда они поднялись наверх, Сенекаль отворил дверь в помещение, полное женщин.
В руках у них были кисточки, пузырьки, раковинки, стеклянные дощечки. По карнизу вдоль стены тянулись доски с гравированными рисунками; по комнате летали обрывки тонкой бумаги, а из чугунной печки шел невыносимый жар, к которому примешивался запах скипидара.
Работницы почти все были одеты самым жалким образом. Но среди них выделялась одна — в полушелковой шали и с длинными серьгами. У нее, стройной и в то же время пухленькой, были большие черные глаза и мясистые, словно у негритянки, губы. Пышная грудь выпячивалась под рубашкой, схваченной в талии шнурком юбки: одной рукой облокотись на станок, а другую свесив, она рассеянно глядела куда-то вдаль. Рядом стояла бутылка вина и валялся кусок колбасы.
Правилами распорядка запрещалось есть в мастерских — мера, предусмотренная для соблюдения чистоты в работе и поддержания гигиены среди самих рабочих.
Сенекаль, то ли из чувства долга, то ли из склонности к деспотизму, еще издали закричал, указывая на объявление в рамке:
— Эй! Вы там! Бордоска! Прочтите-ка мне вслух параграф девятый!
— Ну, а еще что?
— А еще что, сударыня? А то, что вы заплатите три франка штрафа!
Она прямо в упор нагло посмотрела на него.
— Подумаешь! Хозяин вернется и снимет ваш штраф! Плевать мне на вас, дружок!
Сенекаль, заложив руки за спину и прогуливаясь, точно классный надзиратель во время урока, только улыбнулся.
— Параграф тринадцатый, неповиновение, десять франков!
Бордоска опять принялась за работу. Г-жа Арну из приличия ничего не говорила, но нахмурила брови. Фредерик пробормотал:
— О! Для демократа вы слишком уж суровы!
Сенекаль менторским тоном возразил:
— Демократия не есть разнуздание личности. Это — равенство всех перед законом, разделение труда, порядок!
— Вы забываете о гуманности! — сказал Фредерик.
Госпожа Арну взяла его под руку; Сенекаль, оскорбленный, может быть, этим знаком безмолвного согласия, удалился.
Фредерик почувствовал огромное облегчение. С самого утра он искал случая объясниться; случай представился. К тому же внезапное движение г-жи Арну словно таило в себе обещание; и он, будто затем, чтобы погреть ноги, попросил позволения пройти в ее комнату. Но когда он сел рядом с ней, им овладело смущение; неизвестно было, с чего начинать. С счастью, ему на ум пришел Сенекаль.
— Нет ничего глупее такого наказания!
Госпожа Арну возразила:
— Строгость бывает необходима.
— Как? И это вы, такая добрая! О! Я обмолвился — ведь иногда вам нравится мучить!
— Я не понимаю загадок, друг мой.
И ее строгий взгляд, более властный, чем слова, остановил его. Но Фредерик был намерен продолжать. На комоде оказался томик Мюссе. Он перевернул несколько страниц, потом заговорил о любви, о ее отчаянии и ее порывах.
Все это, по мнению г-жи Арну, было или преступно, или надуманно.
Столь отрицательное суждение обидело молодого человека, и, чтобы опровергнуть его, он в доказательство привел самоубийства, о которых приходилось читать в газетах, стал превозносить знаменитые литературные типы — Федру, Дидону, Ромео, де Грие. Тут он сбился.
Огонь в камине погас, в окна хлестал дождь. Г-жа Арну сидела неподвижно, положив обе руки на подлокотники: ленты ее чепца свисали, точно концы повязки сфинкса. В темноте выделялся ее чистый бледный профиль.
Ему хотелось броситься к ее ногам. В коридоре раздался какой-то скрип, он не посмел.
К тому же его удерживал благоговейный страх. Это платье, сливавшееся с сумерками, казалось ему непомерным, бесконечным, какой-то непреодолимой преградой, и его желание именно поэтому еще усиливалось. Но боязнь сделать слишком много и все же чего-то не доделать отнимала у него способность здраво рассуждать.
«Если я ей не нравлюсь, — думал он, — пусть прогонит меня! Если же я ей по душе, пусть скажет!»
И со вздохом спросил:
— Значит, вы не допускаете, что можно любить… женщину?
Госпожа Арну ответила:
— Если она свободна — на ней женятся; если она принадлежит другому — уходят.
— Итак, счастье невозможно?
— Отчего же! Но счастье нельзя найти в обмане, в тревогах и в угрызениях совести.
— Не все ли равно, если оно дает божественную радость!
— Опыт обходится слишком дорого.
Он решил прибегнуть к иронии.
— Значит, добродетель не что иное, как трусость?
— Лучше скажите: дальновидность. Даже для тех женщин, которые забыли бы о долге и религии, может иногда быть достаточно простого здравого смысла. Эгоизм — прочная основа целомудрия.
— Ах! Какие у вас мещанские взгляды!
— Да я и не мню себя знатной дамой!
В эту минуту прибежал маленький Эжен.
