повоевав с неповоротливым диском допотопного аппарата, набрала номер:
— Алекс, это я. Я, говорю, это Тунгус. У меня теперь есть комната, на улице Марата, там еще Музей Арктики и Антарктики, в соседнем доме, в первом дворе, вход напротив арки. Только тут нет электричества и вообще ничего нет. У тебя не найдется какого-нибудь старого одеяла? На время. Да, я сегодня смогу как-нибудь. Ой нет, я рада, конечно, приходи. Пятый этаж, квартира тридцать шесть. Ко мне три звонка.
Она положила тяжелую черную трубку и прошла, запоминая новый путь — длинным коридором и коротким, к порогу дырявой двери, и вот оно, ее питерское жилище, пятнадцать квадратных метров. В общаге на эту площадь влезало пять кроватей, и четыре тумбочки, и два стола, и три табуретки, и узенький шкаф. Ее дом был ошеломительно пуст — от грязного высокого окна до ниши, в которой сохранились древние розовые обои в золотых букетах. На хваленом паркете, который «чистый дуб», валялись два ирисочных фантика, смятая пачка из-под «Магны» и пивная пробка. За окошком — рукой подать — облезлая желтая стена и кухонное окно с распахнутой форточкой, если лень идти по коридору, можно смело прыгать с подоконника на подоконник. В кухне было пусто, крашеные стены, драная клеенка на чьем-то столе.
Ритка порылась в сумке, вытащила старую футболку, какую не жалко, прокралась в ванную и взяла самое заброшенное ведро, в крапинках ржавчины и без ручки. Серый паркет намокал стремительно, темнел, шершавился, цеплялся за тряпку. Вода через два отжима стала мутной, а через три минуты — буро-черной. Ритка на коленях проползла все пятнадцать квадратных метров своего королевства. Сменила воду, проползла еще раз. И еще. Выливая третье ведро, почувствовала затылком пристальный взгляд, обернулась:
— Здравствуйте.
— Тряпку в толчок не упусти, — поприветствовала ее монументальная старуха, обернутая по пояснице пуховым платком. — Наберут тут бестолочей. Ничего толком не умеют.
В комнате теперь пахло не пылью, а мокрым деревом. Ритка задубевшими от ледяной воды руками еще раз выполоскала тряпку.
До прихода Алекса она вымыла окно, отскребла подоконник и протерла кафель печки, насколько достала. Гость скинул кроссовки у двери и выгрузил из рюкзака спальник, синий в красный цветочек.
— Смотри, разве это не универсальная мебель настоящего дикого тунгуса? Кровать, кресло и скатерть в одном флаконе. Владей!
Они постелили спальник на едва просохший пол под окном. В рюкзаке у Алекса, как обычно, случился портвейн — «это такой неразменный портвейн» — и стальной стаканчик. А еще книга «Сто лет одиночества», которую он оставил уходя, потому что эту великую книгу должен прочитать любой финн и друг степей калмык, не говоря уж о некоторых тунгусах.
Мама, узнав о Риткиных подвигах, только вздохнула. Про Алекса ей, впрочем, Ритка не рассказывала, просто сказала, что у нее в Питере уже есть друзья.
Занятая комната стремительно прорастала жизнью. Утром, в полусне сбегая по лестнице, Ритка обнаружила между третьим и вторым этажом венский стул — немного забрызганный побелкой и довольно скрипучий, но вполне крепкий. Вечером татарин Мухаммед без долгих разговоров принес стремянку и моток провода, и ночью Ритка уже читала про городок Макондо при свете лампочки в сорок ватт. Через два дня к стулу добавился стол (в девичестве ящик из-под какого-то заморского пойла) и здоровенный квадрат толстого пенопласта. Теперь спальник поднимался над полом на почтенные пять сантиметров. Следующей добычей стало зеркало — мутное, в тусклой золоченой раме. Риткино лицо в нем отражалось по-русалочьи — зеленоватым и чуть чешуйчатым.
В сентябре, получив перевод от мамы, Ритка пошла на рынок, бюджетно затариться на месяц, и обнаружила себя в странном месте. Повсюду метались растерянные и встревоженные тетки с сумками, зловеще чернели ценники, переписанные наспех от руки. Деньги обесценились моментально, все перевернулось с ног на голову. Гречка стоит семнадцать рублей. Баночка красной икры тоже семнадцать рублей. Растительное масло сорок рублей, как коньяк, что же это делается? Ритка осмотрелась и поняла, что находится в стране феерических возможностей. Сбережений у нее нет, экономить бессмысленно, терять ей все равно нечего, вся наличность до зарплаты — вот она, в кармане. И как же классно, что она все-таки устроилась работать, вот сейчас бы еще и жить на одну стипендию! Мешок крупных серых макарон, самых дешевых, сахар, сто чайных пакетиков с принцессой Нури, рис, гречка, бутылка масла — вот и весь матушкин гостинец. Пересчитав остатки, Ритка махнула рукой и совершила трату, на какую бы нипочем не осмелилась при нормальном течении жизни. Деревянный ящичек, еще неделю назад он стоил целое состояние, а нынче за эти деньги и круп толковых не купишь. Продавец не сориентировался, а Ритка вот успела, протянула несколько бумажек и теперь тащит с базара драгоценность, настоящий крупнолистовой чай дарджилинг. Не пуэр, конечно, но надо же с чего-то начинать.
Однажды Алекс привел с собой невысокую серьезную девицу в очках. У девицы были черные кудряшки и огромная замшевая сумка.
— Тунгус, это Кролик. Кролик, это Тунгус, Никто никого не ест, все садимся и пьем за мир вкусный и полезный портвейн, закусывая пряником печатным. Маэстро, доставайте!
В необъятной сумке были дары: маленькое лоскутное одеяло, мешок пряников, заварочный чайничек, три разнокалиберные чашки и небольшая круглая пиала из темно-серой глины с блестящим палочным иероглифом, правда, изнутри не алая, а желтая, но все равно настоящая. А большой чайник с голубыми розами по белой эмали Ритке презентовала жена Мухаммеда, Ильмира:
— Накипь там немножко убери, да? Вчера в телевизоре сказали: фанту налей, прокипяти — как новый будет. И не бойся. Хлеба, там, нету если, чая-сахара — стучи ко мне утром, позавтракаем.
Ильмира была маленькая, худенькая и походила на галчонка.
— Я тоже на учителя училась. Русский язык преподавать хотела. Да, Гаязик, что, мой золотой? Это тетя Рита, она теперь тут живет.
Вместе с началом занятий закончилась эпоха пенопласта: на дворницкой низкой тележке Мухаммед прикатил откуда-то пухлый пружинный матрас, с песнями втащил его по лестнице на пятый этаж и прислонил к стене возле Риткиной комнаты.
— Ты смотри, а? Втыкаем ножки, — он стремительно вкрутил четыре лакированных столбика, — ставим, а? Спи как королева!
С невинностью Ритка рассталась легко и буднично: вот вроде бы еще целовались, путаясь в руках под футболками. А вот уже колени раздвинуты и — ой, мама! Так, в одной футболке, ощущая текущие по ногам струйки, она и выскочила в коридор. Темный прямоугольник двери ванной был по краю обведен слабеньким, будто свечным, светом. Ритка поскреблась в запертую дверь, постояла, вслушиваясь в тишину, и полила себе из ковшика, сидя на унитазе.
Зима прошла в меру тяжело, не слишком голодно и довольно весело. Ритка научилась спать на лекциях с открытыми глазами, скалывать лед точными ударами ржавого лома и махать здоровенной лопатой. Под Новый год она купила у старух на Сенной коробку древних елочных игрушек и целую охапку колючих веток с длинными липкими шишками. Дома они обвязывали
