получится. Кстати, именно поэтому, наверное, и не получилось… Пока в университете преподавала, зарабатывала прилично, хотя бы пару раз в год удавалось куда-нибудь выбраться. А потом и это закончилось — университет, деньги, поездки, вообще все. Пришлось перебраться из Загреба в Нашице. Это, сказать по правде, такая дырища, злейшему врагу мимо проехать не пожелаешь. Но там у меня дом на окраине, от дедова брата остался. Хороший дом, два этажа, сад, огород. Мальчишкам моим раздолье. А я мою полы в нашем краеведческом музее — в свободное от экскурсий время. Теоретически, я эти экскурсии на пяти языках могу проводить, но они и на хорватском-то никому не нужны, хорошо, если раз в неделю группа объявится. Но полторы ставки — гораздо больше, чем ничего. И если прибавить к ним огород, на жизнь вполне хватает. Но на путешествия — все равно нет. Даже к родителям в Загреб съездить — целое дело, за полгода копить начинаю.
Я не знал, что на это можно сказать. Но почувствовал, что краснею. Не потому, что я живу хорошо, а эта рыжая женщина — не очень. В чем, в чем, а в ее бедах я уж точно не виноват. Просто вспомнил, как злился сегодня утром на трескучий будильник, как воротил нос от гостиничного кофе, с каким отвращением мазал клубничный джем на подсохший круассан. Как жалел себя, бедного-несчастного, самого больного человека в мире, который вынужден вставать спозаранку и ехать черт знает куда, а там работать, а завтра, скорее всего, начинать все сначала, будь проклята эта каторга! И это вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, которая, чего уж там, действительно прекрасна и удивительна, повезло дураку.
Вот об этом больше не забывай, пожалуйста, сказал я себе. А то кофе гостиничный нам, понимаете ли, поперек горла. Два часа в электричке нам, извольте видеть, утомительно. Во зажрался.
Рыжая истолковала мое смущение по-своему.
— Это я раньше от зависти умерла бы, — сказала она, нажимая на слово «раньше». — А теперь у меня самой такая жизнь началась — ни с кем не поменяюсь. Ни за что.
— Это хорошо, — улыбнулся я. — Тебе это идет.
— В каком смысле?
— Ну, просто к лицу. Как какое-нибудь платье. Не знаю, как объяснить. Просто женщинам вроде тебя очень идет быть счастливыми. Есть, знаешь, такой тип, которому к лицу страдания — настолько, что даже когда у них все прекрасно, имеет смысл время от времени заламывать руки, из чистого кокетства. Бывают такие, кого очень красит необходимость ежедневно справляться с трудностями. И даже такие, кому больше идет не справляться. Но все это не твой случай. Тебе нужно быть счастливой, тогда можно даже не наряжаться и косметика не нужна.
— А я, как видишь, не особо наряжаюсь, — рассмеялась рыжая. — И всей косметики у меня краска для волос да загар — Особый Огородный. Девицам, которые по соляриям жарятся, такой и не снился.
— Вот и отлично, — твердо сказал я.
— Рада, что тебе нравится. — И она снова рассмеялась, просто так, от полноты чувств.
Про себя я подумал: видимо, у рыжей сейчас роман. Сыскался наконец достойный кавалер, возит ее повсюду, по крайней мере в отпуск. Вон аж куда завез, в Нижний Прованс, все бы так. И сейчас, видимо, отпустил непоседливую подружку погулять в одиночестве. А сам расположился на вершине, у стен цитадели с какой-нибудь книжкой. А что мелочи даме с собой не дал — так это по рассеянности, с кем угодно может случиться в столь ошеломляющей обстановке. Она вон, похоже, даже телефон взять забыла.
Выдуманный «кавалер» уже практически материализовался перед моим внутренним взором. Немолодой, но симпатичный. Немного поразмыслив, я великодушно позволил ему быть рослым, худощавым и подтянутым — под руку с коротышкой моя рыжая приятельница выглядела бы нелепо. Не шибко богатый, конечно, где ж таких взять, зато и не прижимистый. Остроумный, но молчун. Образованный, но в какой- нибудь другой области, например физик или астроном, — надо же рыжей изливать на кого-то свои гуманитарные знания в обмен на неведомую доселе естественнонаучную информацию. И, конечно, большой любитель путешествий, другой нам не подойдет.
Словом, я создал в своем воображении пару настолько идеальную, что даже в самый тягомотный телесериал не вставишь: никакой драматургии. Для жизни это лучше всего.
— Пошли? — спросила рыжая, тщательно засыпав землей ямку, в которую только что положила окурок.
Ну да, благодушно подумал я, кавалер-то заждался.
Мне казалось, вершина еще далеко, но дорога сделала всего два поворота, и мы внезапно оказались у входа в цитадель. Здесь висел еще один рукописный плакат, автор которого в стихотворной форме призывал нас не разбрасывать мусор и вообще вести себя прилично.
— Это они зря, — заметила рыжая после того, как перевела для меня это послание. — Подобные объявления следует писать прозой. К таким стихам никто серьезно не относятся, и правильно. Стихи нужны для возвышения духа, а не для передачи полезной информации.
Я слушал ее вполуха, нетерпеливо оглядываясь по сторонам: ну и где же он, наш симпатичный физик? Почто не бежит навстречу своей подружке? Которая, в свою очередь, почему-то не оглядывается взволнованно по сторонам и, похоже, никого не высматривает. Впрочем, это как раз понятно — она-то, в отличие от меня, знает, где его искать.
Мы немного побродили по цитадели, осматривая прекрасно сохранившиеся тюремные камеры и обветшавшие парадные залы. Я сперва думал, рыжая кружным путем ведет меня знакомиться со своим кавалером, но потом наконец понял, что мы просто заглядываем куда попало, без всякой системы. Подумал — может быть, она просто не хочет нас знакомить? Вдруг этот ее физик или астроном ревнив, как сотня мавров? Но тогда почему она давным-давно не предложила разделиться? Не хочет показаться невежливой? Да нет, с чего бы…
В конце концов я устроился на руинах огромного камина и достал сигареты. Решил дать рыжей возможность пойти дальше без меня. Но она почему-то ею не воспользовалась, а уселась рядом и тоже полезла в карман. Тут я не выдержал и бестактно спросил:
— А где твой спутник?
— Какой спутник? — изумилась рыжая.
— Ну как… — начал было я и запнулся. Вспомнил, что симпатичный физик, он же астроном, — всего лишь мой вымысел.
— Я просто предположил, — объяснил я. — Потому что сперва, у входа, когда мы еще по-английски объяснялись, ты сказала: «Мне обязательно надо вернуться», — и я заключил, что наверху тебя ждут. А позже ты проговорилась, что в последнее время жизнь твоя стала такая прекрасная — ни с кем не поменяешься. Ну вот, я сложил один и один…
— И решил, что я удачно вышла замуж! — расхохоталась рыжая. — И что возлюбленный супруг терпеливо сидит на вершине горы, пока я по городу болтаюсь.
— Не обязательно вот так сразу — «супруг». Но согласись, это вполне логичная версия, — обиженно заметил я.
— Очень логичная. Просто у тебя были не все данные. Думал, что складываешь один и один, а на самом деле, надо было сразу делить эту чертову единицу на ноль.
— Недопустимая операция.
— Верно, — серьезно согласилась рыжая. — Это то немногое, что я помню из школьного курса математики. Совершенно недопустимая.
Я озадаченно умолк. Она тоже. Сидели, курили. Я спешно пытался сочинить другой счастливый сценарий, приведший мою новую подружку в Антрево, но у меня ничего не получалось. Ни одной мало- мальски стоящей идеи.
— Я всю дорогу думала, рассказать тебе правду или соврать, — наконец сказала рыжая. — И вдруг поняла: никакой дилеммы тут нет. Если я расскажу правду, ты мне не поверишь. Можно считать, что соврала.
Я был чрезвычайно заинтригован, но счел необходимым предупредить:
— Ты учти, я вполне могу поверить. Я, знаешь ли, верю почти всему, что мне говорят. Так проще.
— Хороший подход. Только со мной у тебя ничего не получится. Впрочем, поглядим.
