— Нет уж. Каждый должен заниматься своим делом. Я буду мерзнуть. А ты — думать, чем меня утешить.
— Ладно, — кивает она. — Сообразим что-нибудь. И вот тебе для начала замок.
— Где?
— Вооон там, на холме. Иди сюда, оттуда, где ты стоишь, только кусты видны. Ну как тебе?
— Ого! — уважительно мычу я.
Что на картинках замок Крживоклат выглядит гораздо эффектнее, чем вот эта бледная немочь на горе, я ей говорить не буду. Ребенок старался, рыл информацию в интернете, тащил сюда упирающегося меня. Она даже нужную платформу отыскала среди руин главного железнодорожного вокзала, навеки погребенного под благими намерениями инициаторов капитального ремонта. Потому что до сих пор жива семейная легенда, которая гласит, будто папа у нас любит чешские замки. А папа — это святое. В смысле, святое — это я. И вести себя надо соответственно. Не ворчать и не ныть. А напротив, радоваться. Сиять — если не глазами, то хотя бы металлокерамической улыбкой. Сиять, повторяю, сиять, а не лязгать. Мало ли что холодно. Васька не виновата, она тебе еще вчера честно сказала, что будет максимум плюс три и ни градусом больше, хоть плачь, хоть жертвы кровавые Перуну приноси, не поможет. А про ветер сам мог догадаться. Какой ноябрь без ветра. Свитер надо было надевать, короче. Самый толстый. А не это тонкорунное недоразумение, которое у меня сейчас под пальто.
— Пошли, — говорит Васька. — На ходу быстрее согреешься.
Она совершенно права.
Семейная легенда, конечно, возникла не на пустом месте. Я действительно люблю замки, чешские и не только. Любые. Когда они на картинках, а я в кресле, чай в чашке, книга на коленях, смотри не хочу. То есть я-то как раз хочу. И с удовольствием смотрю время от времени. Благо книг и альбомов с фотографиями замков Европы у меня больше сотни, я их уже много лет собираю, еще со школьных времен, с тех пор как впервые в Тракай на летние каникулы съездил и был потрясен до оснований неискушенной своей души.
Проблема в том, что душа моя с тех пор изрядно поискусалась. В смысле, неоднократно подвергалась искушениям. И глаза вволю нагляделись на прельстительные зрелища. Поэтому моей любви к замкам Европы хватает ровно на то, чтобы взять с полки красочный альбом и открыть его наугад. А брести в гору с пылающими от ледяного ветра ушами — нет уж, увольте. Если бы не Васькин энтузиазм, сидел бы я сейчас в тепле, в крайнем случае дотопал бы до «Музея кофе». Ради божественного эспрессо в картонном стаканчике вполне можно заставить себя выйти из дома и одолеть примерно тысячу метров по гладким камешкам пражских тротуаров. А к иным подвигам я нынче не готов.
Но Васька почти год ждала моего приезда, еще сама толком не освоилась на новом месте, а уже планировала, как обрушит на меня все немыслимое великолепие окрестных достопримечательностей, каждый день по замку, составила план поездок, кучу народа на уши поставила, чтобы обеспечить себе свободную неделю, и я не мог разбить ей сердце.
От Карлштейна я все же отбрыкался, благо был там уже дважды, как все мало-мальски опытные туристы. И от Точника с Жебраком — вроде близко, но уж больно неудобно туда добираться. Но не поехать в Крживоклат было бы натуральным свинством. Всего-то семьдесят с небольшим километров электричкой, одна пересадка, говорить не о чем. Уютная семейная легенда не рухнет под тяжестью суровых жизненных реалий, Василисино сердце не будет разбито, и если мне сейчас кажется, что пламенеющие уши и неминуемый насморк — слишком высокая плата, то это минута слабости, пройдет. Как только я зайду в теплое помещение. Или хотя бы непродуваемое.
— Солнышко выглянуло, — радуется Васька. — Смотри, какие башни! Круче, чем на фотографиях. Уже, значит, не зря приехали!
Удивительно, но она права. Теперь, когда мы подошли ближе, оказалось, что в неярких лучах ноябрьского солнца замок Крживоклат действительно очень хорош. Я даже не ожидал.
— Правда же, просто чудо какое-то? — Васька дергает меня за рукав.
Это ты у меня чудо какое-то, думаю я. Но вслух ничего не говорю, молча киваю. И достаю из чехла камеру в надежде, что снимки хотя бы отчасти смогут передать открывшееся нам духоподъемное зрелище.
В ноябре Крживоклат закрыт для посещений по будним дням. Так обстоят дела почти со всеми чешскими замками. Но тут я заведомо пролетел: приехал в воскресенье, а в субботу, сразу после обеда, — в аэропорт и домой. Ничего не поделаешь, я и так чудом вырвался, благо Лялькина сестра согласилась пожить у нас в мое отсутствие, но в ночь с субботы на воскресенье у нее на работе дежурство, а я не хочу, чтобы моя жена ночевала одна. Лялька не такая уж беспомощная, а все-таки больному человеку не следует оставаться в одиночестве. Особенно по ночам, когда даже здоровым бугаям вроде меня в голову лезет всякая погибельная дрянь.
В общем, экскурсия по замку мне не светила в любом случае. Я подозревал, что мы даже во внутренний двор не попадем, но тут нам повезло, замковые ворота были распахнуты настежь.
— Ну слава богу, — выдохнула Васька. — Выходит, не зря все-таки тебя сюда тащила.
— Уже в тот момент, как солнце вылезло, стало ясно, что не зря, — улыбнулся я.
— И все равно здорово, что открыто! — заключила Васька, подпрыгнула от избытка чувств и побежала вперед.
А я снова взялся за камеру, хоть и понимал, что иллюстраторов альбомов мне нипочем не переплюнуть. Но удержаться было невозможно.
Пока я принимал изысканные позы и щелкал кнопкой, Васька успела исследовать замковый двор и вернулась ко мне счастливая, как охотничья собака, с информацией вместо кролика в зубах.
— Там в одном окне пес и кот! — выпалила она. — А в другом рыба. А внизу ангел. Все деревянные. Это, по-моему, сувенирная лавка. И она почему-то работает. Хотя, по идее, не должна бы.
— Почему не должна? — рассеянно спросил я.
— Ну как — почему? Замок же закрыт. Ни экскурсий, ни туристов. Только психи-одиночки вроде нас. Какой смысл лавку открывать?
— Если с каждой электричкой приезжают хотя бы два таких психа, лезут сюда, удивляются, что лавка открыта, и на радостях покупают какую-нибудь ерунду, то смысл очень даже есть, — сказал я. — Пошли поглядим, что там. Может, подарю тебе куклу. А то ты в последнее время как-то подозрительно хорошо себя ведешь.
У деревянного ангела, охранявшего вход, было такое лицо, словно он изо всех сил сдерживал смех.
За дверью обнаружилось небольшое помещение, до краев заполненное разноцветными деревянными рыбами, птицами, котами и прочим зверьем. На полках громоздились пирамиды ярких керамических кружек и мисок, на вешалках болтались пестрые футболки, а на полу вперемешку толпились толстые веселые ангелы и игрушечные паровозы немыслимой окраски. В углу, отгороженном от зала стойкой, заваленной грудами деревянных поделок, на низком табурете сидел человек с кудрявой седой шевелюрой и сосредоточено резал ложку из светлой древесины.
— Вы, конечно, бельгийцы, — сказал он по-французски, не отрываясь от работы.
Мы изумленно переглянулись. Почему именно бельгийцы?
— Нет, месье, — наконец пискнула Васька.
— Значит, финны, — безапелляционно заявил он и тут же перешел на финский.
Мы ошеломленно молчали, а мастер резал ложку и что-то рассказывал — неспешно, обстоятельно. Речь его лилась, как густой молочный коктейль моего детства, за четырнадцать копеек, из отдела «соки- воды», теперь таких не делают, Васька его не застала и уже вряд ли когда-нибудь попробует. Рецепт божественного напитка утрачен навек, тетя Галя из соседнего гастронома унесла его в могилу, не разболтала новым владельцам торгового предприятия, решила небось:
