Впрочем, не в том… Я — нулевая личность! Нет, опять не то, красиво и глупо… Знаешь, я человек потерявший начало… Как бы это сказать… Начинаюсь с середины… Вот именно, — У него тоже сбилось дыхание. Он говорил, заикаясь. Самую дорогую свою фразу, казавшуюся сейчас ему самой важной, он повторил: — Начинаюсь с середины… Ловлю мечту за хвост…
У Павлы, слушавшей Андрея, в глазах рос испуг. Андрей понимал, что не то говорит, но не мог найти нужных ей слов. Не мог.
— Причем тут начало, середина, Андрей?.. Вы не понимаете…
— Но это важно, Павла… Мы — друзья…
— Причем тут? — Страх в глазах её погас и теперь, казалось, она жалеет его. — Вы ловите мечту. Ну и что? Что плохого?.. Вы так много уже сделали… Что страшного — ловить?..
— Нет, Павла, — горячился Андрей. — Заслуги не в счет…
Лицо Павлы некрасиво передернулось. Она боролась со слезами.
— Ничего вы не понимаете, Андрей. Ничего! А что я могу? Дура, вот уж дура… Смешно. — И махнув рукой, повернулась и побежала обратно. Быстро, хотя и по-бабьи неловко, перепрыгивая через кочки.
— Павла! — крикнул Андрей. — Павла!..
И долго звал её, даже когда она уже наверняка не слышала его голоса. Он произносил её имя, чтобы разбудить себя. Так хотелось разбудить себя для новой жизни, для любви. Но все вчерашнее было ещё совсем рядом, дышало за его спиной, не давало свободы. А её надо было обрести обязательно, чтобы любить и идти дальше. Дорога звала…
Москва.
Весна только начиналась. Но уже в ясные дни заметно пригревало солнце, и повсюду, где царила тишина, можно было услышать легкий шум капели. Природа пробуждалась от долгой зимней спячки. В один из таких теплых ясных дней, а именно — шестого марта 1953 года «Правда» сообщила о смерти Сталина. На первой полосе газеты, кроме портрета вождя, снятого в маршальской форме, и правительственного обращения к трудящимся Советского Союза, было также опубликовано медицинское заключение о болезни и смерти Сталина и довольно странный бюллетень о состоянии здоровья уже умершего человека. На эту маленькую заметку, подписанную десятью видными деятелями советской медицины, тогда мало кто обратил внимание. Между тем, там содержалось одно любопытное свидетельство. Электрокардиограмма, снятая пятого марта в 11 дня, говорилось в этом бюллетене, показала, якобы, острое нарушение кровообращения в веночных артериях сердца с очаговыми изменениями в задней стенке сердца. И тут же в скобках было добавлено, что электрокардиограмма, снятая 2-го марта, этих изменений не «установила». И далее: «В 11 часов 30 минут вторично наступил тяжелый коллапс». Таким образом, напрашивается предположение, что в течение трех дней, со второго марта по пятое либо электрокардиограмма больше не снималась, либо вообще этих трех дней не было.
В самом деле. Медицинское заключение начинается со слов: «В ночь на второе марта у И. В. Сталина произошло кровоизлияние в мозг (в его левое полушарие) на почве гипертонической болезни и атеросклероза». В этот же час начались и сбои в дыхании (так называемое дыхание Чейн-Стокса). Итак, паралич, стойкая потеря сознания и перебои в дыхании. Тяжелейшие симптомы. Допустимо, что врачам удалось оттянуть смерть лишь на несколько часов. И следовательно — не пятого марта, а третьего в 9 часов 50 минут вечера Сталин скончался.
Но нужны ли были правительству эти три дня молчания? Ответ прост нужны! Предварительными сообщениями о болезни первого человека в государстве надо было подготовить общество к страшной вести. Сейчас по истечении трех десятилетий уже в полной мере невозможно себе представить, что означало имя Сталина в советском государстве. Речь шла не о реальной смерти реального человека, а скорее о кончине мифического героя или даже божества. В течение долгих лет люди упорно воспитывались в духе безграничной любви к Сталину и этот человек в результате для нас стал началом всех начал, воплощением величайшей мудрости, светильником разума. Достаточно вспомнить, как народ отозвался на смерть Сталина.
Не станем подробно вспоминать отклики на смерть Сталина писателей, художников, архитекторов, людей творческих профессий. Эти отклики легко найти в подшивках газет. В них ярко отразилась любовь к Сталину и боль утраты. «Наш отец» — писал кинорежиссер М. Чиаурели. «Как внезапно и страшно мы осиротели!» — продолжал Михаил Шолохов. Из этих признаний, как из отдельных кирпичей, выстраивался высочайший нерукотворный постамент к памятнику великого вождя, который по словам писателя Ильи Эренбурга, шел «по гребню века».
Однако интереснее вспомнить, что говорили в дни тяжелого траура простые люди? Возьмем применительно к нашему повествованию слова колхозника и рабочего, а затем и ученого.
1. «Неужели это правда? Неужели товарища Сталина не стало? Нет, нельзя этому поверить — товарищ Сталин жив, он будет вечно жить в великих делах… он учил меня, он учил миллионы крестьян, таких, как я, строить новую жизнь.» (С. Коротков, председатель колхоза).
2. «Каждый из нас, где бы он ни был, всегда думал, что нашей работой постоянно интересуется товарищ Сталин. И от этого хотелось трудиться ещё лучше… Как только стало известно, что на Волге по инициативе товарища Сталина будет строиться самая крупная в мире Куйбышевская гидроэлектростанция, я решил ехать туда. Его планы — были наши планы.» (Василий Клементьев, экскаваторщик «Куйбышевгидростроя»).
3. «…Наступила заветная минута. В президиуме появляется Иосиф Виссарионович Сталин, такой родной и любимый. Вспыхивает овация. Она растет и ширится. Великого Сталина приветствуют на всех языках народов мира. Нет слов передать все то, что мы переживали в эти минуты. Я не чувствовал, как по моему лицу катились слезы радости. Сталин — бессмертен.» (А. Грава, машинист-инструктор).
4. «Ушел от нас тот, кто дал счастливую жизнь сотням миллионов людей, — вождь, учитель, друг трудящихся, великий корифей науки… Все разделы науки — общественных и естественных — одухотворялись и будут одухотворяться учением, трудами Сталина.» (Академик Лысенко).
Едины в горе. «Мы дети эпохи Сталина», — (Александр Фадеев)
Бессмертен. Гул толпы.
Вот и думай: разве можно в обстановке неземного преклонения перед личностью сразу ошарашить загипнотизированное общество трагической вестью? Правительство не решалось. Три дня постепенно подводили людей к тому, что столь внезапно произошло.
Бессмертен.
Оказалось, и трех дней было недостаточно для того, чтобы общественное сознание созрело в отчаянии своем для восприятия случившейся трагедии. Главное, поверить в бессмертие. Тогда смерть — возможна. Парадокс.
Андрей Баныкин в это утро, то есть в пятницу шестого марта, возвращался из Павшино, подмосковного дачного поселка в районе Истринского водохранилища. Здесь было гнездо Куропатки. Так в шутку называли дачу Александра Павловича Куропатова. Андрея привела сюда необходимость подписать несколько уже отредактированных статей для отправки их в Главлит. Куропатов по телефону почему-то попросил, чтоб с материалами к нему приехал Баныкин. Выяснилось, что Куропатов простудился на рыбалке (большой любитель подледного лова), залег в постель, лечится.
Всю дорогу до Павшина в электричке, Андрей размышлял, почему именно он понадобился главному редактору. Среди материалов, которые Андрей вез на подпись, не было ни одной его статьи. Вскоре выяснилось, что дело было не в статьях, а совсем в ином. На парткоме в конце марта предполагалось заслушать сообщение Куропатова по итогам работы отдела печати в первом квартале текущего года. И вот по предложению Лаврухина (не забывал шеф своего любимого подчиненного) — сбор необходимых материалов для такого сообщения решено было поручить Андрею. Поэтому-то Куропатов и надумал, не откладывая дело в долгий ящик, обсудить с Баныкиным, в каком направлении теперь им обоим действовать. Конечно, Андрей сразу понял, едва Куропатов заикнулся о сборе материала, что придется попросту говоря, написать доклад. Такую работу он исполнял уже не первый раз (писал тезисы и для самого Лаврухина), так что по сути к этой новости отнесся спокойно, хотя про себя чертыхался — надоело ему быть негром у начальства. Но он говорил себе «сам виноват» и терпел.
На даче в Павшино все вопросы обсуждались долго и обстоятельно. Потом столь же долго и
