— Иди. И возвращайся завтра.
— Временами мысль путешествует.
— И
Нефертари не ответила. Она лежала на кровати не шевелясь, в золотых отблесках света лампы, словно готовясь уйти в вечность.
— Этот писец почувствовал твою печаль и отчаяние, — сказала она наконец. — Он был на войне?
— Не знаю. Но он не из армейских писцов.
— Не беспокойся напрасно. Это лишний раз доказывает, что ты, вопреки своим опасениям, не одинок. Амон спас тебя от беды, и писец это почувствовал.
Эти слова утешения должны были бы его успокоить, однако только усилили душевное смятение. Он положил руку на плечо Нефертари, словно прося ее дать другой ответ. Этот жест не имел чувственной подоплеки. Ему казалось, что он слышит тысячу голосов, в то время как хотел услышать только один — ее голос.
— Пей свое вино и верь в себя.
«Пей свое вино…» Как метко сказано! Рамсес улыбнулся. Нефертари тоже положила руку ему на плечо. Он расслабился и позволил своему телу отдаться ночи.
— Тогда налей мне вина!
Она поцеловала его. В душе Рамсеса воцарился покой.
— «И укрепилось сердце мое и возликовало. И совершилось все по замыслу моему, я подобен был Монту в миг величия его. Я стрелял правой рукою, а левой — захватывал в плен! Я был для врагов подобен Сутеху в миг славы его. Две тысячи пятьсот колесничих, окружавших меня, распростерлись пред конями моими, ни один из них не поднял руки на меня. Сердца их утратили мужество от страха передо мною, руки их обессилели, они не могли натянуть тетиву, не нашлось у них сил, чтобы взяться за копья. Я поверг их в воду, как крокодилов, и упали они лицами друг на друга; и перебил я многих из них. Ни один из поверженных не обернулся! Кто упал — уже не поднялся!»
Пентаур замолчал, переводя дух. Рамсес не сводил с него глаз.
— «Только жалкий поверженный правитель хеттов стоял среди колесничих своих, взирая, как мое величество ведет в одиночестве бой, без войска своего и без колесничих своих. И вот отвернулся он и, отступив в страхе, повелел призвать правителей многих стран — каждого со своими колесницами, снабженными всяким боевым оружием: правителя Арцавы, правителя Масы, правителя Ируена, правителя Луки, правителя Пидасы, правителя дарданцев, правителя Кархемиша, правителя Каркиша, правителя Халеба и братьев правителя хеттов — и собрать их всех вместе. И вот на тысяче колесниц мчались они прямо на опаляющий огнь урея. Я ринулся на них, как Монту! Я мгновенно дал им почувствовать могущество длани моей! Находясь один среди них, я истреблял их без устали. И один из них воззвал к другим: “Это не человек среди нас! Это Сутех, великий силой, это сам Ваал! Бежим скорей от него, спасем жизнь свою, дабы не остановилось дыхание наше! Смотри, у всякого, кто пытается приблизиться к нему, слабеют руки и тело — не могу я ни натянуть тетивы, ни поднять копья. Его величество преследует, подобно грифону!” Я убивал их без устали. Я возгласил, призывая войско свое: “Стойте, воины мои, укрепите сердца ваши, дабы узрели вы победу мою, когда сражаюсь я в одиночестве, и Амон единый, защита моя, простер десницу свою надо мною. Как ничтожны вы сердцем, мои колесничие! Нет у меня отныне доверия к вам. Разве есть хоть один среди вас, кому я не сотворил бы добра в стране моей? Не одарял ли я вас как владыка, когда вы были бедны? Не назначал ли я вас по благосклонности своей командовать другими? Не отдавал ли я сыну имущество отца его, положив конец всякому злу в сей стране? Я дал вам рабов и вернул вам других, отобранных у вас…”».
Голос Пентаура взлетел. Встревоженный первый придворный приоткрыл дверь и заглянул в зал. При виде писца, кричащего и размахивающего руками перед фараоном, на лице которого ясно читалось волнение, он испытал потрясение. Как смеет этот червь оскорблять его величество столь неподобающим поведением?! Однако монарх сохранял спокойствие; более того, он слушал как зачарованный. Придворный закрыл дверь.
— «Я позволил вам обитать в городах ваших, когда вы не выполняли обязанности воинов, и моим колесничим открыл я доступ в города их, говоря: “Я тоже найду их в день и час сражения”. Но смотрите, как низко поступили вы, собравшись все вместе! Ни один из вас не устоял и не протянул мне руку, когда я сражался. Преступление, совершенное воинами моими и колесничими моими, столь велико, что не выразить словом. Смотрите — даровал мне Амон победу свою, когда не было со мною ни войска, ни колесничих. Страны чужие, видевшие победу мою, прославят имя мое в дальних землях неведомых. Всякая стрела, пущенная в мое величество, приближаясь ко мне, отклонялась и пролетала мимо меня…»
Пентаур упал на колени и какое-то время простоял с опущенной головой, сжимая в руке папирус. Рамсес тоже не двигался. Он не верил своим ушам: как мог человек, который не был очевидцем событий, рассказать о битве так, словно сражался наравне со всеми?
— Встань!
Пентаур повиновался, но его качало, померкший взгляд блуждал по комнате.
— Иди и позови придворного.
Стоило писцу открыть дверь, как вошел встревоженный придворный.
— Придворный, прикажи выдать писцу Пентауру, которого видишь перед собой, сто золотых колец.
Прикажи фараон придворному привести к нему на аудиенцию Анубиса, тот бы так не растерялся. Он- то ожидал, что его величество прикажет арестовать этого придурка, отвести его в тюрьму и не позже чем через час отрубить ему голову!
— Слушаюсь, твое божественное величество! Слушаюсь!
— Тебя, Пентаур, я жду завтра.
Писец подошел к трону, опустился на колени и поцеловал царскую сандалию, а затем ушел вслед за придворным.
Рамсес целый день пребывал под впечатлением от услышанного. Пентаур как никто другой понял его чувства и переживания и как никто другой воспел его ратные подвиги и величие его души.
Рамсес не предполагал, что слух о щедром вознаграждении, полученном писцом, так быстро облетит дворец. На следующий день перед залом, в котором монарх обычно принимал Пентаура один на один, собралась небольшая толпа. Здесь были сыновья фараона Именхерхепешеф, Рамсес, Хаемуасет и Парехерунемеф, а также Тиа и Именемипет.
— Зачем вы здесь? — спросил у них Рамсес.
— Хотим увидеть писца, снискавшего твою милость, — ответил Именхерхепешеф.
— Что ж, он достоин вашего внимания, — бросил Рамсес, входя в зал.
Вскоре явился Пентаур. Можно было заметить, что, создавая свою поэму, он сильно похудел; он стал почти бестелесным, в лице не осталось ни кровинки, как у покойника. Хватит ли ему сил закончить свой труд?
— Добро пожаловать, Пентаур! — раздались возгласы стоявших у дверей.
Неслыханный почет! Писец вошел в зал, и дверь за ним закрылась.
— «Когда увидели мои воины и мои колесничие, что подобен я Монту, и мощна десница моя, и Амон, мой отец, и на этот раз не оставил меня, и по воле его все чужеземные страны предо мною словно солома, тогда стали они приближаться по одному в сумерках к лагерю. И нашли они всех чужеземцев поверженными и залитыми кровью своею; были там и лучшие воины страны хеттов, и дети, и братья правителей их. И вот воины мои пришли воздать мне хвалу, а военачальники мои превозносили могущество длани моей, и колесничие мои тоже пришли, прославляя имя мое: “Вот он, отважный воитель, стойкий сердцем! Ты спасаешь войско свое и колесничих своих! Ты сын Амона, повергающий врагов десницей его! Ты превращаешь страну хеттов в развалины мощной дланью своею! Ты ратоборец великий, и нет тебе равного! Ты царь, сражающийся за войско свое в день битвы! Ты храбр сердцем, первый в сражении! Не тревожит тебя обилие стран, выступивших против тебя! Великим победителем предстаешь ты пред войском своим и
