Лермонтов побывал у Краевского и отдал ему стихотворение «Оправдание», то есть, по своему обыкновению, прочел вслух, чтобы проверить впечатление.
– Как! – изумился Андрей Александрович, полнеющий, деловитый, преуспевающий. – Ты с этим вернулся с Кавказа?
– А что? Разве я не прислал тебе «Завещание»?
– Оно будет опубликовано в февральской книжке.
– Чего же тебе еще? Ну, как?
– Дай я посмотрю своими глазами. У тебя все звучит лучше некуда.
– Читай, читай. Еще найдешь грамматическую ошибку, – расхохотался Лермонтов, все такой же подвижный и шаловливый в солидном кабинете своего издателя, как прежде.
– Тебя не исправишь. У тебя неправильность звучит лучше, чем правильно. «Из пламя и света // Рожденное слово…» Пришлось так и печатать – в первой книжке за этот год. Видал?
– Нет, журналы до нас плохо доходят. Ну, как?
– Целая повесть. Целая жизнь! Сколько же было у тебя, Мишель, я не говорю, любовных историй, а жизней?
– Одна.
– Что?
– И любовь одна. И жизнь одна.
– Зато во вселенских масштабах, как у Демона?
– Да! – Лермонтов расхохотался и выбежал вон.
Стихотворение «Оправдание» было опубликовано в мартовской книжке «Отечественных записок», чего Лермонтов ожидал с нетерпением: ему хотелось, чтобы оно попалось на глаза той, с которой он теперь все чаще вступал в диалог, вполне сознавая, что оказался в ситуации, когда впору писать канцоны или сонеты, как Данте или Петрарка.
На балу в зале Дворянского собрания в Москве произошло оживление: все заметили появление молодого человека в мундире армейского офицера.
– Лермонтов! Лермонтов! – раздались голоса.
– Лермонтов? Это Лермонтов?! – недоумение и чуть ли не испуг слышались в иных голосах.
Оркестр заиграл вальс-фантазию Глинки. Пары закружились, между тем голоса: «Лермонтов! Михаил Юрьевич!» – продолжали раздаваться, точно эхо проносилось между сияющих колонн.
– Москва приветствует Лермонтова, как некогда Пушкина по его возвращении из ссылки, – два господина переглянулись, один из них, поэт Василий Иванович Красов, продолжал. – Но Лермонтов не получил прощения и возвращается на Кавказ.
– Ты знаком с ним? – справился другой.
– Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету, – отвечал Красов с видом воспоминания. – Но он не очень знался со своими однокурсниками. Бывало, конечно, поздороваешься. А здесь, на балах, сопровождая барышень, вовсе не обращал на нас внимания.
– Но вы оба поэты, стихи ваши в «Отечественных записках» печатаются рядом.
– Я не видел его… десять лет – и как он изменился!
– И как?
– То был юноша… А смотри! Какое энергическое, простое, львиное лицо.
– По губам он все еще юноша. А глядит, точно львом; избаловали вниманием женщины, хотя и некрасив, и мал ростом. А танцует ловко.
– И тебя тянет танцевать? Иди. А я, видишь, не могу отвести с него глаз.
– Да разве он тебе не соперник?
– Нет, брат, его стихи чудно-прекрасны. Это, как его «Тамань» и повесть Соллогуба «Большой свет», опубликованные в одно время в «Отечественных записках», – день и ночь.
Как оценивал стихи Красова Лермонтов, мы не знаем, но то, что Краевский печатал его стихи наравне с лермонтовскими, говорит об их достоинстве. Одно из стихотворений Красова «Молитва», обычного содержания о благости господней, возможно, вызвало у Лермонтова иронию, ведь Бога должно благодарить и за зло в мире. Это «Благодарность». По содержанию кажется, что поэт обращается к женщине, но он благодарит Господа Бога:
Какая горькая ирония, вполне объясняющая содержание «И скучно и грустно», обретающее тоже вселенское значение и вполне выражающее взгляд Демона, постигшего тщету как земной, так и небесной жизни.
Поклонившись, Лермонтов устремился к дверям, где, как ему показалось, промелькнула фигурка женщины в берете, щегольски изящная, родная, как из юности, но это не было видением, ибо сердце у него застучало сильнее, как от свиста пуль. Не успел он выйти в одни настежь открытые двери, как в другие вошла Варенька Лопухина, по первому взгляду, но по второму – молодая женщина в полном расцвете красоты личности, во всем блеске здоровья, пусть и минутного, и женственности.
Лермонтов остановился, не веря своим глазам: болезни, худобы, томной слабости нет и в помине. Она вела за собою юную барышню к группе бабушек и тетушек, приехавших на бал со своими внучками или воспитанницами, все ее приветствовали ласково и почтительно.
