прекратился, лишь в таз шлепались капли да еще где-то журчало тоненько.
— Теперь молись, чтобы дождь ночью не пошел. — Елена Сергеевна улыбнулась и похлопала Альку по мокрому плечу. — А ты на работу мастак, просто силен! Сколько ведер перетаскал…
— Одиннадцать, — ответил довольный Алька. — Полтора центнера.
— Видишь! Ну, работник, идем переоденешь рубашку, как бы не простудился.
Алька сменил рубашку и снова уютно, с ногами, устроился на мягкой тахте. С потолка теперь капало редко, и лишь большое намокшее пятно да ведро на полу напоминали о недавних волнениях.
Но почитать книгу Альке и на этот раз не удалось. С двумя пирожками на тарелке в комнату вошла Елена Сергеевна и присела на тахту.
— С этим всемирным потопом чуть пирожки с вареньем не сгорели. Сними пробу: есть можно?
Такие-то пирожки да не есть! И нисколечко не подгорели. В самый раз. Алька проглотил хрустящий ароматный пирожок, только облизнулся.
— И второй можно? — спросил он.
— А не лопнешь? — весело спросила Елена Сергеевна, и Алька понял, что она не только разрешает, но и хочет, чтобы он взял втором пирожок.
— Спасибо.
— А больше не дам. Ужинать не станешь.
Она поинтересовалась, какую Алька читает книгу.
Он показал обложку.
— «Зверобой», — задумчиво проговорила Елена Сергеевна. — Прекрасная книга. У нас, помню, своя была. Вадик тоже в классе пятом или шестом познакомился с ней.
Вадик — это Вадим, догадался Алька. Ему показалось странным, что бывший муж его тети Киры, этот бородатый несамостоятельный и вздорный человек, пьяница, который сделал ее жизнь совершенно невыносимой, — что этот неприятный Альке человек был, оказывается, когда-то маленьким, ходил в школу и читал эту же самую книжку Фенимора Купера. Наверное, и он так же переживал, когда рассвирепевшие индейцы едва не захватили неуклюжее судно, на котором Зверобой в сопровождении сестер Джудит и Хетти подплыл к острову, чтобы встретиться с верным и храбрым Чингачгуком. А может быть, Вадим и не переживал вовсе, может, и не было у него души, если вырос из него потом такой нехороший человек?
Видно, Елена Сергеевна была очень наблюдательна. Неужели она поняла, о чем думал Алька? Как бы там ни было, она вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям и сказала:
— Будто совсем недавно это было. Вадик, школа, его увлечения, друзья… Он был у меня славный мальчишка… Правда, трусоват был. Ты вот мальчик, вижу, смелый. А Вадик всего боялся. Помню (он тогда в первом классе учился), прихожу однажды с работы, а он под дверью стоит. «Ключ, — спрашиваю, — потерял?» — «Нет, — отвечает, — Я боюсь зайти». Открываю дверь. И что же? В комнате, под столом, сидит мышонок. Совсем маленький, еще не пуганный. Сидит, лапками умывается. Так увлекся — ничего не замечает…
Еще сильнее удивился Алька: этот пугливый малыш, который из-за мышонка даже в комнату боялся войти, никак не вязался с образом взрослого бородатого, пьяного Вадима.
Потом Елена Сергеевна рассказывала другие забавные эпизоды из жизни сына, и Алька снова дивился их обычности. Кое-что и с ним самим бывало такое. Но не все. Как-то сразу погрустнев, Елена Сергеевна вспомнила Вадима в трудный, как она выразилась «период переходного возраста». Ему тогда шел пятнадцатый год.
— Он сильно изменился в поведении. Я видела это, но как-то не особенно тревожилась, верила в его благоразумие. И тут однажды приходит ко мне паренек. Он года на три был старше Вадика. И рассказал мне такое, о чем я даже не подозревала. Вадим мой курит, пьет вино, играет на чердаке в карты, сквернословит. Я была ошеломлена. Что делать? Решила поговорить начистоту. Пришел он поздно, к ночи. Ввалился, кепку с порога кинул на гвоздь. И говорит: «Пошамать что-нибудь найдешь?» — «Проходи, — говорю, — сынок. Садись…»
До четырех часов утра говорила я. Всю свою нелегкую жизнь рассказала, примеры хорошие и плохие приводила. Ни слова не произнес он, только слушал.
«А теперь ложись, — говорю, — спать. Завтра подумай о моих словах».
Сама легла, одеялом укрылась и в щелочку, сквозь кулак, наблюдаю. Посидел мой Вадим, взял листок бумаги, посопел, написал что-то и в сахарницу листок положил.
Утром читаю: «Я все понимаю, все чувствую, только характер не позволяет мне ничего сказать. Над твоими словами подумаю».
И будто подменили его. С год ничего плохого не могла сказать о нем. А потом в нехорошую компанию попал… Да, с тех пор много он доставил мне огорчений. Очень много. Нелегкий у него характер.
Больше Елена Сергеевна ничего не стала рассказывать о Вадиме. Ушла на кухню, что-то чистила там, мыла.
Теперь Алька мог бы почитать без помех, но отложил интересную книжку. Думал. Как трудно все: Вадим, тетя Кира, Шмаков. До чего же у них все запуталось…
В комнате неожиданно посветлело. Алька взглянул в окно и удивился: на улице, на листьях деревьев трепетало, играло солнце. А уже казалось, что день кончился, вечер наступил. Значит, погода завтра будет хорошая. Можно будет и на базар пойти.
«К Валерке сбегаю, — решил Алька. — У него и договоримся насчет базара».
Завернув с чисто вымытой дождем кирпичной дорожки к зеленому крылечку, увитому плющом, Алька в глубине сада заметил Петра. Тот был в расстегнутой клетчатой рубашке, босой. Ходил между деревьями, глядел куда-то вверх.
— Что это Петр там делает? — войдя в комнату Валерки, спросил Алька и показал глазами на окно, выходившее в сад. — Ходит будто пьяный.
Валерка чистил аквариум.
— Куда, тварь, суешься! — ругнулся он на проворного гуппенка, собиравшегося было вместе с грязью нырнуть в резиновый шланг. — Сам ты пьяный! Деревья смотрит. Хорошо, что без града обошлось. Все бы яблоки посшибало.
— А у нас крыша протекла. Этих ведер с чердака носил, носил…
— Известно, протечет, — наставительно заметил Валерка. — Крышу-то, поди, вовремя не покрасили…
— На базар завтра собираешься? — Алька поспешил перевести разговор на другое. Даже подосадовал, что заговорил о крыше. Валерке только подкинь такую тему! Как же, ткнуть кого-то носом в бесхозяйственность — это хлебом его не корми. У них-то крыша не потечет. Хозяева!
— На базар? Обязательно, — сказал Валерка и вынул из воды трубку. — Вычищу все аквариумы, потом отловлю штук шестьдесят и пораньше — ходу! Ты тоже с вечера приготовь. Ждать не стану. Начнешь возиться… А дождь прошел — это хорошо. Мать с утра не пойдет продавать клубнику. А то бы и меня заставила. Охота была. Время потеряешь, а выручка — ей…
Хлопнула входная дверь, и в комнату вошел Петр. Он по-прежнему был бос. Белые большие ноги его оставляли на полу влажные следы.
— Ну, считай, легко отделались, — приглаживая набок волосы, проговорил Шмаков. — Жалко вот, полгрядки огурцов смыло. Клубнику размотало, с грязью смешалась. Да бес с ней. Клубники нынче у всех навалом, совсем цену сбили. А дождь — отменный. Всем дождям дождь. Насквозь промочило. Теперь все из земли попрет — не удержишь… К базару готовишься? — спросил он брата.
— Сам видишь, — ответил Валерка. — Подрос товар.
— Поди уж поднакопил кое-что, а? — прищурился Петр.
— Есть немного, — уклончиво сказал Валерка.
— Знаю тебя, сквалыгу, — немного! Сколько?
— Все мои. — Валерка явно темнил. Чтобы уйти от этого разговора, вдруг оживившись, сказал: — У соседей-то, слышишь, потекла крыша. Весь чердак залило.
— Не весь, — уточнил Алька. — В одном месте текло. Сильно, правда. Одиннадцать ведер вынес. Да Елена Сергеевна еще…
— Это та самая? — с интересом спросил Шмаков. — Мать Вадима? И как она, хозяйничает?
