утверждал: перелом руки и отбиты почки. И все, как самое страшное, повторяли: шесть часов не приходил в сознание…
Если бы он знал…
Валерка и Алька узнали о случившемся не самыми первыми. Они сидели у Альки на кухне и раскаленными иголками прожигали пластмассовые коробочки из-под крема тети Киры — мастерили новые кормушки для рыб (сегодня на базаре увидели такие у одного любителя). Хотя от жженой пластмассы в кухне было дымно, неприятно пахло, друзья настолько увлеклись, что не заметили, как за палисадником остановилась «скорая помощь», вышли врач и санитар. Лишь минуту спустя милицейский газик и заливистый звук свистка оборвали их интересное занятие.
Милиция! Какие уж тут кормушки! Тотчас помчались туда…
Алька немногое видел. Как санитар и какой-то дядька пронесли на узких и длинных носилках Толика, прикрытого простыней, как вдвинули носилки в машину и она тотчас укатила в темную улицу. Потом — позднее — видел, как в милицейский газик сел угрюмый и молчавший Петр. Слышал кругом приглушенные, возмущенные голоса. Видел, как вслед за Шмаковым сел милиционер и машина тоже без промедления скрылась в темноте.
Потрясенный Алька еще некоторое время потолкался среди ребят, вновь и вновь слушая скупые и, тем не менее, ужасные подробности. И когда кто-либо произносил — «умрет», «выживет», Алька втягивал голову в плечи, словно его самого кто-то собирался ударить.
Он вернулся домой, зашел на кухню, где еще слышался неприятный запах пластмассы и шумели голубые язычки горевшего газа, потерянно посмотрел на продырявленные коробочки от крема, брошенные щипцы с иголками и опустился на табуретку.
Так он сидел минут десять, пока не пришла тетя Кира.
Он рассказывал ей тут же, на кухне, и с тоской видел, как круглеют и наливаются ужасом ее большие глаза. Она хотела было вскочить и побежать к Шмакову, но Алька сказал:
— Его увезли в милицию.
Он все сказал, что слышал и знал. Одного не сказал — о том, что он, Алька, мог бы предотвратить это. В самом деле, когда Тигра выпытывал его, не знает ли он секрета, установленного в Валеркином саду, то Алька и мог, и хотел, и должен был сказать Тигре. А он не сказал.
Тетя Кира села было выпить стакан чаю, уже и сахар ложечкой размешала, но потом, словно забыла о чае, поднялась и ушла в свою комнату.
Утром Алька проснулся и тотчас с неимоверной тоской вспомнил о вчерашнем. Он быстро вскочил и оделся. Тетя на кухне чистила картофель. Она сказала, что уже ходила домой к Толику. Мать его всю ночь пробыла в больнице. Толик наконец пришел в сознание, но очень плох, действительно у него сломана рука, на теле много кровоподтеков, счастье, что удары не пришлись по голове.
Во время завтрака Алька поднял на тетю тоскливые глаза и сказал:
— Как же он мог… большой такой, здоровый. А Толик лежал. А он — ногами его…
Тетя не ответила. Уголки ее рта опустились, дрогнули. Алька понял, что спрашивать о таком жестоко. Ему стало очень жалко тетю.
К Шмаковым тетя Кира не пошла. С кем разговаривать? О чем?
И Алька не хотел идти туда. Даже Валерку не хотел видеть.
Он кормил рыб, чистил аквариумы, но делал все это машинально, словно во сне.
В школе
Быстро промелькнули несколько тревожных дней. Толик все еще лежал в больнице, и его состояние было нелегкое. Кроме матери и отца, к нему никого не пускали.
С Валеркой Алька виделся всего лишь раз. Встретились у калитки, помолчали минуту. Алька хотел узнать о Петре, но почему-то не спрашивал, боялся произнести его имя. Но Валерка и сам посчитал нужным сообщить о брате:
— Все еще держат. Арестованный.
— Будут судить? — спросил Алька.
— Наверно… — Валерка вздохнул.
Алька не сочувствовал, но понимал Валерку. Однако то, что Валерка сказал в следующую минуту, словно ударило его:
— Сам Тольян виноват. Зачем было в сад лезть?
Алька в ту секунду не нашелся, что на это ответить. Это потом, про себя, он много наговорил Валерке всяких неприятных слов. И еще бы говорил, но понимал: в общем-то и Валерка тогда ведь не знал, что из всего этого будет.
После той встречи у калитки Алька не видел Валерку до самого первого школьного дня.
Не таким Алька представлял себе этот первый день в школе. Да и пришелся он не на первое сентября, а на второе, словно подчеркивая необычность начала нынешнего учебного года.
Конечно, были и шутки, и хлопки по спине: «Ух, загорел!», «Ого, вытянулся!», и кто-то рассказывал, как мальчишки в лагерном походе варили суп и вместо соли положили в него сахару, но все это не так, как прежде, не так громко и весело. Смех вдруг разом обрывался, и опять вспоминали, вспоминали о Толике, посматривали на его третью парту в первом ряду, пустую сейчас и точно осиротевшую.
И появление в классе сильно загоревшей Динки Котовой прошло почти незамеченным. Лишь Алька растерянно кивнул ей, но не подошел, не спросил о Гарике-миллионере.
Валерка пришел в класс перед самым звонком. Он ни на кого не смотрел, а на него смотрели с любопытством и неприязнью, будто тень преступления Шмакова-старшего легла и на него тоже.
И уроки в этот день прошли без шума, без замечаний.
Лидия Васильевна, начав проверку учеников по списку в классном журнале, уже на второй фамилии (это была фамилия Толика) споткнулась, вслух ее не произнесла, лишь печально взглянула на пустое место на третьей парте, и все ребята взглянули туда. Фамилии остальных учеников она прочитывала тихим голосом, и ребята так же негромко отвечали «здесь». И опять в конце вышла заминка, когда Лидия Васильевна голосом еще более тихим произнесла «Шмаков», а Валерка отчего-то не ответил сразу. Потом спохватился и поспешно, громче, чем другие, бухнул: «Здесь». И это никому не понравилось.
Пирожки с вареньем
Никого к Толику не пускали, а Галка Гребешкова прорвалась. В классе Галку окружили толпой — не подступишься! — и она рассказывала, как упросила сестру «всего на одну-одну минуточку» пройти в палату, где лежал Толик, и посмотреть на него… Галку прерывали, просили что-то повторить («Не слышно. Громче!»). Она повторяла, рассказывала дальше. Толик очень похудел, левая рука в гипсе, внутри что-то еще болит, ни разу не улыбнулся. Может быть, просто не успел, потому что и правда долго возле него побыть не удалось. Все же она успела и посмотреть на него, и сказать несколько слов, и положила на его тумбочку яблоки, кулек конфет и пирожки с вареньем.
— Сама испекла, — не похвасталась, а скорее для точности сообщила Галка.
Альке в самую гущу ребят лезть было почему-то неудобно, стыдно. Он стоял, вытянувшись на цыпочках, чуть в стороне (видел только пушистый пучок Галкиных каштановых волос, перетянутый резинкой) и жадно слушал сбивчивый рассказ ее. Альке было тяжело и печально.
Лишь с Динкой на большой переменке немного отвлекся. Опять встретились в школьном буфете. Она
