Я вцепился пальцами в подоконник, заставляя себя дышать. Пульс разогнался, волосы пропитались потом, и сердце долбилось о ребра — так, что я это чувствовал. Чисто физиологические симптомы обычной панической атаки. Бывает. Перегрузился. Слишком много психовал в последнее время. Ник, наверное, так и нашел меня — по запаху страха, с которым я проснулся.
— Я понимаю.
— Вряд ли, Кирилл. Вряд ли. — Интонации были такими же ровными и безжизненными. Не знаю, почему в его словах мне почудилась ирония. — Мне пришлось постараться, чтобы принести тебе это понимание. На блюдечке. С каемкой.
Меня долбануло так, что я едва не скорчился возле батареи. На пике этого состояния иногда бывает так, что ты чувствуешь — всей шкурой, всем телом — сейчас умрешь. Это неправда, но ощущения незабываемые и очень правдоподобные.
— Я не уйду, пока ты не возьмешь его, — добавил Ник.
«Кр-раш. Кр-раш», — говорили его пальцы, как будто он до сих пор рассчитывал, что я не выдержу и впущу его. Просто чтобы это закончилось. Хороший расчет. Если бы я не привык испытывать страх, это могло бы сработать. Я боялся, стоя перед закрытым окном. Меня трясло, так страшно было. Но это не мешало мне соображать.
Призраки настырны и упорны. У них в запасе — все время мира. В отличие от меня.
— Ладно, — сказал я. — Давай свое понимание. Прямо оттуда, где ты есть. И после этого ты оставишь меня в покое.
— Надеюсь, — отозвался он. — Надеюсь, что я смогу это.
Не понял?
Это как расценивать надо? Призрак — не человек, у него нет органов для надежды. Его нельзя спасти от того, что он вынужден переживать. Это всего лишь слепок реального человека, который давно ушел дальше по дороге рождений. Мне было известно только одно допущение, с помощью которого… И вот тут меня накрыло по-настоящему, я даже мысль до конца не успел додумать.
Марта Ангелика Нойманде встала с постели, как вставала тысячу ночей до этого. Она делала это всякий раз, когда этот сон приходил за ней, но сейчас все было иначе. Сейчас она точно знала, что на самом деле является правдой, а что она выдумала для себя, желая убежать от нее.
Она посмотрела на крепко спящего мужа (у него волосы растрепались, и взъерошенная челка легла поверх левого глаза) и вышла из спальни. Она постояла возле двери в детскую, очень долго и очень тихо, но войти так и не посмела. Ее дети были чистыми, а она — грязной. И не стоило приносить грязь в их комнаты.
Я видел ее так же четко, как если бы стоял перед ней, и знал, что она сделает потом. Марта Ангелика Нойманде спустится вниз, возьмет кухонный нож и запрется в гараже. Она будет тыкать себя этим ножом, пока не потеряет сознание, надеясь, что у нее получится наказать себя достаточно. Достаточно жестоко, чтобы заслужить собственное прощение.
Я не был уверен, что она умрет от этого. Может быть, утром ее найдут дети или муж и она все еще будет жива.
И, может быть, она найдет способ справиться со своей памятью. Или выйдет так, что однажды ночью она обольет себя бензином и подожжет, вспоминая, как это уже помогло ей раньше. Тогда, когда она еще не была Мартой Ангеликой Нойманде. По большому счету она никогда полностью не была ею, потому что у нее ни разу не получилось надолго забыть о том, как Игорь Папернов стоял посреди Котляковского кладбища, и знал, что он проклят.
Это всегда возвращалось за ней.
Факт, что иногда с людьми случаются ужасные вещи. Такие, о существовании которых вы предпочли бы не знать — просто чтобы продолжать верить, что мир все-таки не такое плохое место и в нем можно жить. Их много. Дахау. Освенцим. Маленькие комнатки для особенных операций, которые делают девушку порядочной — так, что она потом месяц не может встать и плачет каждый раз, когда муж приходит к ней осуществить свое право. Машины возле торговых центров, скрывающие внутри себя парня с ножом, выглядывающего симпатичных мальчиков. Ямы под полом обычного загородного дома, где можно держать хоть десяток рабов — никто не услышит. Или еще когда тебя нанимают на работу, а потом отбирают паспорт и запирают в вонючей квартире, где ты будешь дыркой для тех, кто туда придет. Есть масса вещей, которые одни люди делают с другими — и это не получается забыть даже тогда, когда ты выберешься в безопасное место.
Если ты выберешься в безопасное место.
Нику, например, не повезло. Он не смог. Даже став Мартой Ангеликой Нойманде, он все еще оставался некромантом, умирающим на Котляковке.
Окно передо мной было подобно луне; его свет резал мне глаза, и я понял, что наступило утро. Отвернулся. На негнущихся ногах дошел до стола. Рухнул на стул. Кофе вонял, и это просто отлично было.
Бывают плохие вещи. Они помогают понимать, куда лучше не соваться. Столкновение с плохими вещами позволяет набраться опыта, и это — часть жизни, через которую мы проходим, чтобы стать лучше. Возможно — лучше. А я сделал с ним ужасную. Пока он был мертв, открыт и никак не мог ни защититься, ни пожаловаться, ни получить помощь, я вывалил на него все то, что он сделал, и держал его в этом, как котенка в ведре с водой, не давая всплыть. И мне не было его жалко.
Возможно, потому, что я тоже был монстром.
Правильно ли я поступил? Я не знаю. Бывает, что черные ящики не открываются даже после того, как мы делаем выбор.
Будет ли мой поступок иметь какие-нибудь последствия? Почти наверняка, как все, что мы делаем. Наверное, я не раз еще проснусь с воплем, увидев, каким ужасом постепенно наполняются глаза беспомощного человека, моей властью и моей волей втиснутого в уже мертвое тело. Я знаю, что однажды мне придется расплатиться за это.
Все, что я могу, — это быть к этому готовым.
Ник молчал, а я сидел над чашкой кофе и смотрел, как он растворяется за окном. А потом, когда солнце совсем взошло и я остался один, я прошлепал в ванную и пустил воду, такую горячую, какую только мог выдержать.
Считаете, что от себя не отмоешься, но у меня это получилось. Дегтярное мыло — отличная вещь.
Рекомендую.
