22 июня. Черный день календаря.

и книга выскользнула из моих рук и упала на пол.

Я потянулся за ней и услышал какие-то хлопки. Взглянул мельком на часы, на них было 03:45 ночи. Снова, раздались какие то странные звуки, похожие на раскаты грома. Мама крикнула мне: «Петька, зак­рой окна, дети грозы боятся».

Я подскочил к окну, а там... Все небо черное от самолетов.

В эту минуту посыпались бомбы, прямо перед нашим домом. Они падали на палатки комендантс­кого взвода, оттуда выбегали солдаты в одних каль­сонах и трусах. Рядом с нами были дома, в которых жили летчики.

Оттуда выскакивали летчики и стремглав неслись на аэродром истребителей И-16, находив­шийся за старым польским кладбищем, неподале­ку от штаба армии.

Я стоял как завороженный и не мог оторвать взгляд от этой изумительной и страшной картины, от разрывов бомб. «Мессеры» летели так низко и медленно, что я воочию видел, как один из немец­ких летчиков помахал мне, мальчишке, стоявшему в освещенном оконном проеме, своей рукой в пер­чатке.

Понимаете, видел! Мне это не показалось.

После этого «приветственного жеста», я как был в одних трусах, выпрыгнул в окно на улицу, куда уже выбежали из домов Тамарин и братья Куренковы.

Мы побежали через болото к школе, за пулеме­том, но навесной мост через болото был уже раз­рушен. Через улицу 17-го Вересня мы кинулись к школе по другому короткому пути, к лесу, через ста­рое кладбище.

Но бомбежка не прекращалась. Нам пришлось отсидеться в одном из склепов, чтобы как-то переж­дать огненный смерч, бушевавший вокруг.

Рядом с нами, возле одного из склепов, сидели два странных человека в штатском, и что-то гово­рили в какой-то предмет. Разве мы тогда могли по­нять своим мальчишеским умом, что это немецкие корректировщики с рацией.

Бомбежка закончилась, и мы побежали в лес, там всегда дислоцировались танкисты из дивизии Катукова. Навстречу нам шел прилично одетый гражданский мужчина, непохожий на местного поляка, и на безукоризненном русском языке нам ска­зал с ухмылкой: «Ребята, куда вы бежите? Наши уже в Германии, немца добивают». В лесу встретили тан­кистов, которые пытались завести свою технику, уцелевшую после авианалета. Снова вернулись к военному городку, а наши дома уже разрушены. Все в огне...

Рядом горели лавочки на улице Шопена, из од­ной слышались крики о помощи.

Мы сломали дверь и вытащили из огня старуху, которая оставалась на ночь охранять колбасную лавку. Вернулись к ДКС, и ничего понять не можем, где наши родные, успели выбежать из домов или лежат под развалинами.

И тут снова началась бомбардировка. Мы опять рванули к лесу, к танковой части из состава 20-й тан­ ковой дивизии. Танкисты нас спросили: «Вы отку­да, ребята?». Отвечаем: «Мы из ДКС, с военного го­родка, дети командиров, наши дома сгорели». Нас усадили, кого на танк, кого на машину ГАЗ-ЗА, и ко­лонна танкистов вышла из леса.

В тот день я так ничего и не узнал о судьбе моих родных... Мы попали в бригаду, отходившую с тя­ желыми боями из района шоссе Ровно—Луцк до Житомира. Бригада не бежала, а все время сража­лась. Нас переодели в старую красноармейскую форму, выдали пилотки, ботинки с обмотками и ста­рые брезентовые ремни. Очень страшные дни... Как вспомню...»

Для тех, кто в первые часы воскресенья не по­пал под страшный удар немецкой военной маши­ны, день 22 июня начинался как обычно/но именно он стал воплощением крушения надежды на ускоряющееся улучшение жизни, спокойный мирный труд, продолжение учебы, хороший уро­жай... «У каждого с этой минуты все изменилось в жизни, все мы как бы увидели себя и всю свою жизнь, и с этой минуты перед каждым встал воп­рос о его завтра, его месте в этой войне». Но пока в стране царили шапкозакидательские настрое­ния. Население было убеждено пропагандой, что СССР превосходит Германию в военно-техничес­ ком отношении. Вспоминает заключенный, рабо­тавший на строительстве автомагистрали Моск­ва—Минск Г.Е. Синявский: «По воскресеньям нам полагался выходной. Не было исключением и 22 июня 1941 г. У нас на заводе и на зоне работало радио. 22 июня 1941 г. мы по нему услышали зна­менитое выступление Молотова и вместе со всей страной узнали о том, что началась война. Нико­го эта новость не испугала. Настроение было у нас совершенно шапкозакидательское: «А, по­лезли? Ну, сейчас вам хвост надерут»! Считали, что немцев разобьют в считаные дни. Никаких ощущений войны в тот день в Орше не было, хотя в городе моментально организовали истреби­тельные батальоны. А мы сидим дальше и про­должаем работать. Единственное, чем отличал­ся наш быт от мирного, — стали копать убежи­ща-щели, как по всему городу, да ввели у себя затемнение».

Были и те, кто воспринял начало войны с рав­нодушием. «Война началась, когда я училась на третьем курсе 1-го Медицинского института, — вспоминает Милютина М.В. — В тот день у нас был экзамен по физиологии, которую я не зна­ла. Я училась очень трудно. И когда я услышала по радио, что началась война, подумала: «Как хорошо, может, мне хотя бы тройку поставят!» Действительно, профессору было ни до чего, и оценки в зачетки он ставил почти механичес­ки. Так что первым ощущением у меня было об­ легчение».

А некоторые и с радостью. Некто Лидия Осипова записала в дневнике: «Неужели же прибли­жается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них. У всех такое са­мочувствие, что, вот, наконец, пришло то, чего мы все так долго ждали и на что не смели даже наде­яться, но в глубине сознания все же крепко надея­лись. Да и не будь этой надежды, жить было бы не­возможно и нечем. А что победят немцы — сомне­ния нет. Прости меня, Господи! Я не враг своему народу, своей родине... Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия страстно жела­ем победы врагу, какой бы он там ни был. Этот про­клятый строй украл у нас все, в том числе и чув­ство патриотизма».

Однако большинство тех, кому предстояло в ближайшие четыре года встать под ружье, то есть мужчины 1919—1926 гг. рождения, восприняли это объявление как должное — надо идти защи­щать Родину. Это неудивительно, учитывая, что они выросли при советской власти. Поэтесса Юлия Друнина вспоминала: «Когда началась война, я ни на минуту не сомневаясь, что враг будет молниеносно разгромлен, больше всего боялась, что это произойдет без моего участия, что я не успею попасть на фронт». Такое настроение было характерно для большинства молодых патриотов, воспитанных «победоносными» фильмами, вроде «Если завтра война», литературными произведе­ниями писателей типа Ник. Шпанова и массиро­ванной пропагандой, уверявших, что «врага будем бить на его территории». Организационно-инст­ рукторский отдел управления кадров ЦК ВКП(б) сообщал: «Мобилизация проходит организован­но, в соответствии с намеченными планами. На­строение у мобилизованных бодрое и уверен­ное... поступает большое количество заявлений о зачислении в ряды Красной Армии... Имеется много фактов, когда девушки просятся на фронт... митинги на фабриках и заводах, в колхозах и уч­реждениях проходят с большим патриотическим подъемом». Приведем немногие свидетельства очевидцев тех событий, чтобы дать картину про­исходившего.

В отличие от молодежи, воспринимавшей про­исходящее почти как праздник, старшее поколе­ние, помнившее Первую мировую войну, особой эйфории не испытывало и привычно принялось готовиться к длительным лишениям. В первые же часы войны в магазинах и на рынках выросли оче­реди. Люди скупали соль, спички, мыло, сахар и прочие продукты и товары первой необходимос­ти. Многие забирали сбережения из сберкасс и пытались обналичить облигации внутренних займов. «Кинулись в магазин, по улицам бежали люди, покупая все, что есть, в магазинах, но на нашу долю ничего не осталось, были лишь набо­ры ассорти, мы купили пять коробок и вернулись домой». В целом, общий настрой был оптимисти­ ческий. Пораженческих настроений практически не наблюдалось.

Вспоминает Л.Н. Пушкарев:

«Я готовился к экзамену — сдавать за третий курс педагогического института и занимался в Биб­ лиотеке имени Ленина, в главном здании, в старом здании, там был общий зал, и мы всегда обычно с утра приходили туда и готовились к экзаменам. Обычно часам к 9 — 10 места уже были все заняты, стояли в очереди. А в этот день, дело было воскрес­ное, вдруг зал начал пустеть по непонятным причи­нам. И мы удивились и вместе со своим товарищем подошли на кафедру выдачи книг, а нам сказали: «Война