Но таков зафиксированный экспериментальный факт. Перешли к измерениям внутри 4-го блока — может быть, удастся нащупать что-то погорячее поближе к шахте реактора? И опять тоже самое: железобетонные стены там имели температуру 15–17 °C — солнце прогревало лишь внешнюю поверхность строительных конструкций, а внутри только электрические щитки чуть теплее. Может, прибор не работает? Проверить просто: навожу на лицо человека — будьте любезны, 36,5-37 °C. Значит, прибор работает исправно. Но нащупать источники тепла не можем! В таком случае больше надежд на информативность радиационной и визуальной разведки. Этой работой руководил В.Д. Письменный. Руководил, координировал и сам шел каждый день на обследование помещений. А это 7-10 бэр в день. По моим оценкам, он взял тогда примерно 140 бэр. Мы искали топливо. Искали расплавы свинца. Расплавы вертолетной засыпки. И не находили. Радиационный фон в тысячи Р/ч фиксировали на всех подступах к шахте реактора — и снизу, и сверху, и сбоку, а что-то материальное, видимое, что можно было бы счесть топливом, — не находили.
Впервые источник повышенного гамма-излучения (>3000 Р/ч) был обнаружен в июне 1986 г., когда М.С. Костяков и В.И. Кабанов проводили измерения гамма-полей с помощью прибора 'Киржач-3' из помещения 017/2 на нижней отметке 0 м, где гамма-поле было ~25 Р/ч. Наращивая сборные штанги вверх, вдоль металлической лестницы (штанги и сейчас там стоят, прилитые бетоном при сооружении саркофага). Прибор мог измерять мощность дозы до 3000 Р/ч. При подъеме до отметки 6,0 м прибор зашкалил и вышел из строя. Это позволило предположить, что наверху, в помещении 217/2 находится очень сильный источник излучения. Может быть, там топливо? Позже выяснилось, что там застыл передний фронт растекавшегося топливосодержащего расплава, его стали называть 'слоновья нога'.
Мне нравилось, как работали внутри четвертого блока М.С. Костяков и В.И. Кабанов. Собранно, спокойно, невозмутимо. Михаил Сергеевич Костяков первым из наших сотрудников прошел мимо раскрытого люка в помещении двигателей главных циркуляционных насосов (ГЦН). Его прибор (тысячник КДГ-1) зашкалило, но он прошел в сквозной коридор обслуживания 406/2, вышел к развалу помещения северных ГЦН, конечно, вернулся тем же путем.
Вечером мы ужинали на базе отдыха 'Строитель', у Михаила Сергеевича чесалась и шелушилась нога, все удивлялись. На следующий день мне удалось произвести измерения мощности дозы возле люка и под ним, в помещении 301/6. Оказалось, что возле люка, где шел Михаил Сергеевич, фон был 9000 Р/ч, а внизу под ним на высоте 1,5 м от пола помещения 301/6 — 11400 Р/ч.
Недели за 3–4 до того, 23 мая, в помещении двигателей южных ГЦН (402/3) произошло возгорание. За три с половиной часа 282 пожарным с возгоранием удалось справиться. В кромешной тьме пожарные прибежали в помещение двигателей ГЦН, и один из них прямиком влетел в люк (размером 2,7х3,2 м). Если бы ребята знали геометрию блока, они могли бы быстро пробежать на север, спуститься и помочь товарищу (правда, все равно в кромешной тьме), но они не знали матчасти; притащили доску, веревку, вытащили. Когда сдали накопители, ответственный за проведение работ на четвертом блоке не поверил показаниям приборов, решил, что ребята нарочно куда-то их положили, чтобы побыстрее набрать дозу и уехать домой. И проставил пожарным нули. Он мне это рассказывал сам. Имя его не хочу называть, не по злобе он это сделал, а по непониманию, незнанию. Пожарные эти потом лечились. Легко посчитать: когда они работали, фон был больше 12000 Р/ч, т. е. больше 200 Р/мин, трех минут нахождения там хватало, чтобы получить смертельную дозу.
Цена видео
Чтобы не получить смертельную дозу, нужно было бегать. И мы бегали, не стесняясь, и интуитивно искали теневую защиту — рекорды по дозе никто устанавливать не хотел, поэтому спрашивали советов у сотрудников станции, старались изучать превентивно, по чертежам, геометрию энергоблока. Мы хотели найти топливо, где-то же оно должно быть!
Приехал в Чернобыль и Николай Николаевич Кузнецов со своими ребятами. Нужна наглядная достоверная информация о разрушенном блоке — надо снимать, у Правительственной комиссии информации явно не хватает, решения приходится принимать не на основании достоверных данных, а руководствуясь некими гипотезами.
В зоне уже установился порядок: надо оформлять пропуска, для этого — писать заявки, получать кучу подписей от начальства, делать фотографии и т. д. А без пропуска топливо не найти и видеосъемку не сделать. Летом 1986 г. в газетах писали, что в Чернобыле все решается мгновенно, без административных проволочек. Это было сильное преувеличение. Пошел Николай Николаевич в первый отдел (я за его широкой спиной). Там обед. Обед закончился, да фотографий нужных у нас не оказалось. Нет и необходимых подписей. Как подумаешь, сколько нужно обойти кабинетов, покажется, что авария в другом месте. И тут Николай Николаевич как гаркнул (на матерном диалекте, естественно — у нас же все свободно говорят на нем), через считанные минуты вопросы с пропусками были решены.
Н.Н. Кузнецов снимал разрушенный блок снаружи (и с вертолетов, и с земли, на промплощадке) и изнутри. Мне довелось работать с ним в качестве дозиметриста и осветителя в помещениях двигателей южных ГЦН (402/3) — с пола и с балкона из местного щита управления; на балконе был фон примерно 40 Р/ч, а по полу мы доходили до 1000 Р/ч, дальше не хотелось, так как съемка требует времени.
На заседании Правительственной комиссии прозвучали слова, что во время аварии были сорваны главные циркуляционные насосы, подразумевая, что сорван режим работы ГЦН, но кто-то понял буквально, будто сорваны со своих мест насосы. Оказалось, что, на самом деле, все ГЦНы — и с южной, и с северной стороны остались в штатном положении. Н.Н. Кузнецов все это отснял. Говорили также, что оператор четвертого блока В.П. Ходемчук, которого после аварии так и не нашли, остался, возможно, в помещении ГЦН. Я пытался высмотреть там хоть какие-нибудь признаки одежды человека — так ничего похожего и не разглядел.
Как-то мы работали в машинном зале четвертого блока. Шли со стороны третьего. Удивительные впечатления: в машинном зале светло — на улице светит солнце, остекление окон почти все цело, а крыша пробита; на полу валяется какой-то мусор — фрагменты железобетонных плит, крошка — в общем, мелочь, кажется, надо провести субботник, прибрать эту ерунду, и можно продолжать эксплуатацию. Между тем, фон растет и растет без видимых нагромождений источников радиации. Доходим до 250 Р/ч, тормозим, надо идти дальше, а дальше — больше!
Конечно, Николай Николаевич практически во всех помещениях, где мы были, старался отснять как можно больше подробностей, для чего и залезть надо было подальше, и поработать трансфокатором, а это — время, а время — доза. Конечно, всё было далеко за пределами Норм радиационной безопасности (НРБ). Выбирался Николай Николаевич в разрушенное помещение северных ГЦНов, снимал разрушенную баллонную системы аварийного охлаждения реактора и непосредственно от двигателей насосов, и с земли, снимал развал у западной стены четвертого блока. И там, и там, и там было примерно 250–300 Р/ч — я держал клюшку с датчиком дозиметрического прибора на груди у Николая Николаевича и был все-таки метра на полтора дальше, поэтому моя доза получалась раза в два меньше. Данные измерений вошли в отчет, по съемкам можно точно установить время экспозиции и таким образом рассчитать полученную дозу. Если это кому-нибудь интересно. Но и без этого могу сказать, что действительная доза (Н.Н. Кузнецова, да и многих других, например, М.С. Костякова, В.И. Кабанова, Ф.Ф. Жердева, В.Д. Письменного, Е.О. Адамова) была больше допустимой аварийной.
Замечательно, что съемки Н.Н. Кузнецова позволили увидеть членам Правительственной комиссии фактуру послеаварийного состояния четвертого блока. Но авторитет первой оценки, первого услышанного слова всегда давит. Так, председатель Правительственной комиссии Ю.Д. Маслюков, не поверил видеосъемкам, сделанным в южном зале ГЦН, — в сознание членов комиссии уже была внедрена мысль, что во время аварии были 'сорваны' ГЦНы, и со всей твердостью первого зампреда Совмина тут же высказался, что мы снимали где-то в другом месте, наверное, на третьем блоке. К чести Ю.Д. Маслюкова надо сказать, что он лично (причем со своим помощником) пришел в южный зал ГЦН удостовериться, что насосы стоят в штатном положении. Мы рассветили их тем же прожектором, с которым делалась съемка, и зампред Совмина спокойно стоял в поле 200–250 Р/ч, осознавая действительное положение вещей. (Если кто-то сомневается в личном мужестве больших начальников, то пусть это останется памятным примером.)
