спасибо.
– Где?
– Я нахожусь сейчас в Комарове. Недалеко от того дома, где вы снимаете дачу.
– И это вам известно… Расписание поездов тоже знаете? Когда к вам ближайший?
– Я сейчас же пришлю за вами машину. Она в городе и через десять-пятнадцать минут будет вас ждать вас у Финляндского вокзала.
– Я буду около памятника Ленину. Как он выглядит?
– Он сам подойдет.Водитель тумановского БМВ оказался сумасшедшим.
Как только выехали на шоссе, он сразу дал сто пятьдесят километров в час и до Комарова не снижал скорость. Мышкин судорожно вцепился в сиденье и упрямо молчал, только сердце замирало на поворотах.
– Гаишников не боитесь? – только и спросил он, когда машина остановилась у железнодорожного переезда.
– Пусть сами меня боятся, – заявил водитель, показывая редкие белые зубы.
«Не курит», – решил Мышкин и спросил:
– А если по колесам стрелять будут?
– Непробиваемые.
– А стекла, кузов?
– То же самое.
«Ну и ну! Бандит этот Туманов, определенно. Нахватался слов, как сучка блох, и под интеллигента косит…»
– Приехали! – объявил водитель.
Перед ними был большой двухэтажный кирпичный дом за сплошным забором из потемневших от старости досок. Открылись ворота, автомобиль въехал и остановился около огромной кучи угля, мелкого, пополам с породой.
Эту дачу Мышкин знал, вернее, проходил мимо почти каждый день, когда постоянно жил здесь, снимая в государственном дачном кооперативе крохотную комнату с верандой. За забором всегда стояла тишина, но там жили круглый год. Летом из калитки выходили всегда парой высокий подтянутый старик в парусиновых китайских брюках и допотопной футболке-сеточке и с ним аккуратненькая маленькая старушка в лиловом в горошек ситцевом платье и неизменно в соломенной шляпке с пучком искусственных цветов за лентой. Они медленно около часу гуляли по сосновому бору. Зимой из трубы шел тяжелый темно- синий дым и до вечера вокруг держался удушливо-кислый запах дешевого угля.
Дверь машины открылась – Мышкину вежливо улыбался тот самый Туманов. Сейчас Дмитрий Евграфович рассмотрел его подробнее. Ему было под сорок, загорелый и совсем седой. На нем был спортивный костюм, но и так было видно, что хозяин отлично тренирован: в каждом движении легкость и свобода.
– Большое спасибо, что приехали, – сказал Туманов. И внимательно вгляделся в лицо Мышкина. – Что-нибудь случилось?
– Нет-нет! Ничего не случилось! – торопливо ответил Мышкин. – Куда идти?Они сидели в гостиной на первом этаже у окна, забранного противомоскитной сеткой; сквозь нее просвечивало солнце, и казалось, что оно состоит из тысячи мелких ярко-оранжевых сот. Чай готовила та самая старушка, которую Мышкин здесь и видел, только теперь она была в черном и сильно высохла и сгорбилась.
– Мария Александровна Туманова, – представило ее Туманов. – Вдова моего дяди Александра Степановича.
– Давно здесь живете? – поинтересовался Мышкин, когда старушка вышла.
– Второй день. Дачу эту убийцы в белых халатах (тут Мышкин вздрогнул) заставили продать за бесценок. Но обратно выкупал ее уже гораздо дороже. И то новые хозяева согласились только после того, как им пообещал, что через суд докажу незаконность сделки.
– И много содрали? Извините, – спохватился Мышкин. – Я бываю иногда непросительно бестактен.
– Много. Ушли почти все мои сбережения за восемь лет.
– Зато вы хорошо вложили свои средства. Что может быть лучше – участок в Комарове и такой дом. Земля здесь дороже, чем в зверинце новых русских – в Рублевке.
– Дороже, – согласился Туманов. – Однако все это принадлежало и сейчас принадлежит по праву наследства вдове брата моего отца. У нее больше ничего нет. Вот квартиру вернуть уже не удастся.
– А вы теперь наследник Марии Александровны?
– Нет.
«А кто?» – хотел спросить Мышкин, но вовремя прикусил язык. Роль высокомерного и хамоватого субъекта, которую он себе выбрал, начинала его тяготить.
Видно догадавшись, Туманов добавил:
– Это ее личное дело – кого назначить наследником. Пусть сама решает.
– В наше время, – Мышкин взял печенье – такое тонкое, что сквозь него он с любопытством посмотрел на солнце. Подумал и взял еще сразу три. – В наше время, – глотнул он из стакана в тяжелом серебряном подстаканнике, украшенном кремлевскими башнями, – редко сталкиваешься с подобным бескорыстием.
– Вы о деньгах? – исподлобья глянул на него Туманов. – Никакого бескорыстия здесь нет. Просто я вернул долг. И далеко не полностью. Если бы мне пришлось выложить не миллион долларов, как сейчас, а миллиард, то все равно это мелочь по сравнению с тем, что сделала для меня эта семья. Я им обязан жизнью в самом прямом смысле этого слова.
Он кашлянул и отвернулся, глядя на оранжевую оконную сетку.
Мышкин молчал. Он точно знал, что Туманов сейчас начнет рассказывать.
– Мой отец, Василий Степанович Туманов, был простым школьным учителем. Он погиб в девяносто третьем году, в октябре, около Дома Советов, больше известного нам как московский «Белый дом». Который Ельцин и его друзья-убийцы сделали черным. Как и всю Россию.
– Депутат? Защитник? Ополченец?
– Ни тот, и другой, ни третий. Но, как обычный советский человек, считавший, что нет ничего дороже правды и справедливости, пришел к блокированному Верховному Совету – тому самому Верховному Совету, который, кстати говоря, лишил нас с вами Родины, поддержав уничтожение СССР. Пришел сам не зная зачем. Просто посочувствовать. Он видел, как подонки расстреливали из танков эту власть – законную, что там ни говорить. Видел, как горел Дом советов, но не наслаждался, как наслаждался подонок Булат Окуджава. Ельцинские бандиты расстреляли отца и еще несколько сотен человек на стадионе рядом. Расстреляли просто так, за компанию… Мать умерла через месяц – сердце. А я – единственный ребенок… – он вздохнул и улыбнулся, и Мышкину его улыбка показалась застенчивой и совершенно беззащитной. – Я, как легко догадаться, свалился на самое дно. В самое дерьмо. Школу бросил, подсел на героин. Продал родительскую двухкомнатную в Сосновой Поляне, переехал в комнату в коммуналке, потом и комнату продал. Жил в колодцах теплотрасс. На героин перестало хватать, перешел на всякую дрянь типа эфедрона. Стал грабить людей. Хуже – пенсионеров стал грабить. Дело нехитрое. Следишь в сберкассе, кто получает пенсию, провожаешь до дома, оглушаешь и отбираешь все. Через пару дней – в другую сберкассу.
Он взял заварочный чайник.
– Вам?
– Да, спасибо.
– Может, чего-нибудь покрепче?
– На работе не пью, – грустно сказал Мышкин. – Я же сейчас на работе?
Туманов улыбнулся одним уголком губ.
– Как прикажете…
– Или… – несмело начал Мышкин. Перед ним промелькнули зеркальные очки, а в них искаженная огромная бита разворачивается перед ударом, потом голова на земле сонно хлопает глазами и удивляется. Его прошиб пот, и Мышкин вытер лоб ладонью.
– Наверное, что-то все-таки случилось, – деликатно произнес Туманов. – Я могу вам помочь?
Мышкин не ответил, присушиваясь к сердцу.
– Да валидол неплохо бы, – наконец сказал он.
– Сейчас спрошу у Марии Александровны, – Туманов встал.
– Нет! – неожиданно сказал Мышкин. – Не надо. Все прошло. Стыдно сказать – нервы, – он криво улыбнулся. – За какие-то несколько дней столько навалилось, сколько иному и за жизнь не выпадает.
Туманов внимательно слушал, наклонив голову.
– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Мышкин. – Я очень хочу услышать вашу историю.
Туманов кивнул и заговорил.
– Ну, так вот, заприметил я очередную жертву. Иду за пенсионером, носок с песком в кармане. Ударил его в подъезде – он ничком. Стал шарить у него по карманам, перевернул и вижу перед собой Александра Степановича Туманова. Он открывает глаза, понимается и со слезами обнимает меня и благодарит за то, что я спас его и пенсию от бандитов… Мне кажется, вы хотели бы курить?
– А вы?
– Уже десять лет, как не хочу.
Он поставил перед Мышкиным огромную пепельницу богемского стекла, мерцающую изнутри.
– Окно открыто. Но я вас, вижу, утомил своими россказнями… Хотя они имеют отношение к делу, хоть и косвенное.
– Нет уж, пожалуйста, – возразил Мышкин. – Продолжайте. Я хочу знать.
– В тот вечер он забрал меня сюда, на эту дачу. Я согласился сразу: надеялся, что- нибудь там украду – уже ломать всего стало. Но Александр Степанович меня обыграл. Когда он успел увидеть синяки у меня на руке и дырки от шприца, не знаю. Короче, запер меня в подвале. Хороший подвал! Прекрасная звукоизоляция. Десять дней я орал, выл, колотился головой о стенку, угрожал ему и жене, проклинал, умолял дать дозу, хоть полдозы, хоть четверть… Ничего не получал, кроме трех литров воды в день. На одиннадцатый день дверь открылась, и на четвереньках из подвала выполз совершенно другой человек… Дальше все пошло стремительно. У Александра Степановича оставались еще старые связи, он запихнул меня в военное училище, а оттуда меня забрали в спецназ ГРУ.
– И тут ГРУ… – пробормотал Мышкин.
– Простите?
– Ерунда, так вырвалось – без смысла.
– Заканчиваю… Когда я вручил Марии Александровне документы на дачу, ей, конечно, стало плохо. Пришла в себя и вдруг заявила, что такой жертвы принять не может, что продала она дачу сознательно, и потому вся ответственность на ней. Но самое главное, говорит, она не может себе позволить быть кому-либо должной, даже мне. И тут я собрался с духом и сказал, что все наоборот, что это я в неоплатном долгу перед ней и покойным. И признался, что тогда был не спасителем, а грабителем. И как вы думаете, что она сказала?
