перехватывает взгляд
И смотрит с понимающей улыбкой,
А я уже и отвернуться рад,
Но это получается не шибко.
На нежной шее светится пушок,
Небрежно голова наклонена.
Создав тебя, порадовался Бог,
И злобно ухмыльнулся Сатана.
2
Наедине со своими мечтами,
С запоздалым весенним теплом,
Извращенец с потерянными глазами,
Извращенец, измученный снами,
И девочка с оголённым пупком.
Вот проходит она в своей легкой одежде,
Как мечты наркотический дым,
Про себя улыбаясь нелепой надежде
И желаньям его молодым.
Она мимо проходит, и не обернётся,
Оставляя у грёзы в плену.
И опять, и опять соловей засмеётся,
Подарив только похоть ему.
3
Оглушает берёзовый дух,
Соловей, что зальётся на ветке.
Вербы нежный светящийся пух,
Как дыхание юной нимфетки.
В этом майском кипенье цветном
Становлюсь я и юным, и смелым,
И не помню в томленье ночном
Своего постаревшего тела.
Зачарован весенним теплом,
Аромат его жадно вдыхаю.
Ощущаю себя божеством
И про смертность свою забываю.
Забываю, как солнце слепит,
Там, где мчится Земля голубая,
Где проносится метеорит,
И опять в неё не попадает.
4
Зубов всё меньше, волосы всё реже,
Смотреть противно, как обвис живот,
И зеркало всю правду-матку режет,
Врать не желает, сволочь, и не врёт.
Возможно, мне поможет физкультура,
И нежный стоматолог в гости ждёт.
В моих руках моя мускулатура,
Так что ж я ною – старый идиот!
Мне дали жизнь, мне подарили разум,
Глаза, чтобы на всё это смотреть,
Но есть ещё и старческий маразм,
И добрая целительница – смерть.
А где-то там, где ангелы роятся,
Где вечно юны мы могли бы быть,
Идут в контору утром отмечаться,
Чтоб жизнь мою несчастную прожить.
Поэты
Нет у нас ничего, кроме речи,
Кроме слов, заплетённых узором.
И ложатся они на плечи
Бесконечным своим позором.
И когда пытаешься вникнуть,
Оправдаться ли, разобраться,
Так легко тут духом поникнуть,
Даже с жизнью легко расстаться.
Подрастеряны наши ценности,
И погашены маяки.
Мы случайно остались в целости,
Недотопленные моряки.
Перетряхиваем отчаянье
И надеемся каждый раз:
Станет слов опустевших звучание
Вновь наполнено смыслом для нас.
О «чурках»
Вот такие нынче времена —
Человека называют чурка,
Посмотри-ка: целая страна
Превратилась в пьяного придурка.
И привычно, как локальная война,
Сознавать, что мы – везде чужие,
Потому что совесть не нужна
Нашей невменяемой России.
В подсознанье лозунги звучат.
Чем же мы ответим беспределу?
Спрашивать себя – кто виноват?
И руками разводить – что делать?
И играть, конечно же, не в нас,
Разбивая колени в кровь,
Дети будут играть в спецназ.
Объясни им, что Бог – любовь.
Тут ведь стоит только начать,
И останешься средь руин.
«Я хочу прокурором стать» —
Скажет мне восьмилетний сын.
Вьюга
Город вечерний метелью укутан
В колкую белую шаль,
В лёгкие вихри свивает минуты
Вьюги мохнатой печаль.
Были нелепы мечты о свободе,
В этом туннеле, где выхода нет,
Сумерки мира мирно приходят,
Первым умрёт электрический свет.
Диктор прервёт идиотскую фразу,
И окунётся в царство теней
Город, как монстр тысячеглазый,
Ярко сверкавший лучами огней.
Мир как голограмма, или программа всеобщего уничтожения (повесть в стихах)
Часть 1
Мой дядя самых честных правил… А.С. Пушкин
1
Он умер вдруг, но смерть его была
Неотвратимой, медленной и страшной:
Болезнь его как будто бы жила,
Своею жизнью мертвою текла,
Как затяжной прыжок над голой пашней.
В больнице утром поплыла стена.
Он зубы сжал и палец прикусил
С холодной мандарининкой. Жена
Заплакала. Полёт окончен был.
Пришел медбрат и простынёй закрыл;
Двор проступал за сумраком окна.
2
Январь растаял. В том году зима
Упорно не желала быть зимой,
И грязь сводила дворников с ума.
Однако было чисто под Москвой
В день похорон. Погода разгулялась.
Остался крематорий за спиной,
Но вечеру печаль не полагалась;
Бежало солнце между резких веток.
На поворотах тонко пел мотор
Автобуса. Похожи на креветок,
Два облака рассеивали взор
Молчащих этой траурной кареты.
3
В салоне неуютно и неловко,
Как сигаретный дым, плыла печаль.
Вот начались поля без остановки,
Беседа натыкалась на верёвку
Повешенного и смолкала. Даль
И взгляд влекла, и длилась, и томила,
И на ресницах повисала сном;
Жизнь продолжалась с неуёмной силой,
Переживать не в силах ни о чём…
Но умер он, и мучило теперь,
Что видима невидимая дверь.
4
Невидимая дверь не заперта,
Как рот, распахнутый улыбкой странной;
Перед тобой зияет чернота,
Где слышен звук фальшивого органа.
И этой процедуры простота,
И гул огня далёкий, неустанный…
Сквозь время проведённая черта…
Как сон дурной, что до рассвета гложет
И наяву преследует опять,
Тебя воспоминание тревожит,
Но, к счастью, мы умеем забывать,
И эту дверь как будто закрывать.
5
Чудесно жить в сияющем, огромном,
Абсурдном мире, полном красоты:
Жить гением и нытиком бездомным,
Преступником и жертвой глухоты,
Жить дураком, бездарностью и жмотом;
Порою, соблазняясь без причины
Самоубийства тщетною мечтой,
Развратничать и злиться до икоты,
Заболевать то гриппом, то ангиной,
Чтоб грязной и забывчивой зимой
Вдруг умереть от скисшего компота,
И этим сильно поразить кого-то.
6
Цвет гроба. Музыка. Цветы. Автобус.
Где хоронить, и куплен ли венок?
Блины, салями, как у прочих чтобы…
Как будто бы ему не всё равно!
Но в день один вмещаются все зимы,
И все шумы в чуть слышный снега скрип.
Сменяется картинок пантомима:
Метро, деревья, улицы изгиб.
Укутываясь в ночь неуловимо,
Снег посинел, и под случайным взглядом
Ожил слепой фонарь, стоящий рядом.
7
И вслед за ним по улице по всей
Затеплились и нехотя зажглись…
Так встретил, возвращаясь, Алексей,
Привычный свет привычных фонарей
И площади заснеженную жизнь.
В сугробе, задевая край куста,
Прожектор освещает дом культуры,
С избытком колоннады и скульптуры.
И был бы вовсе храм, но без креста,
Да небо, вознесённое над ним,
Невольно его делает смешным.
8
А между тем был день, был день,
Огромный класс художественной школы,
Где сладко спит на гипсах светотень;
И первый шаг на первую ступень
По лестнице, испуганно-веселый.
Окно открыто, тихий голос чей-то,
Какой-то умной книги пересказ,
А за стеною музыкальный класс,
И свист неутомимимо юной флейты
Влетает к нам, где на рисунках свет,
И подоконник солнышком согрет.
9
Да, умер, но ещё как будто близко,
Как будто где-то рядом…
Бедный дядя… Был день.
Они стояли перед списком
Зачисленных, ища, тревожно глядя…
Почти отец… И проверял тетради…
И Пикассо не понял. Что ж? Фрагмент?
Обычного существованья малость,
Одна из миллионов кинолент,
Которая лишь в памяти осталась?
И память гаснет. Грустно пьют абсент
«Любители абсента». Эка жалость!
10
А в памяти
