привечала лишь избранных. И среди этих избранных сиятельный Трулла, увы, не значился, хотя и потратил на подарки капризной красавице немалые деньги. Патрикий был тщеславен и знал за собой этот недостаток. Сама мысль, что один из самых богатых и знатных мужей Рима может быть отвергнут женщиной, которую многие вслух называли блудницей, была для него невыносимой. Он должен был завоевать Лавинию во что бы то ни стало, и никакие препятствия не могли остановить его на этом пути. Ну не мог сиятельный Трулла уступить какому-то Пордаке, купившему себе имя и положение на украденные из казны деньги. Впрочем, сам Пордака утверждал, что принадлежит к древнему римскому роду, но в это верили только те, кто кормился с его рук. К сожалению, этот самозванец чем-то поглянулся прекрасной Лавинии, которая уже дважды обедала с ним, чем привела Труллу в ярость. Ярость, впрочем, выплеснулась не на Лавинию, а на подвернувшегося управляющего Эквиция, однако бывшему рабу побои были не в диковинку. Трулла ценил Эквиция за пронырливость и недюжинный ум, не раз помогавший патрикию выходить из сложных ситуаций.
– Император Валентиниан по-прежнему находится в Медиолане?
– Да, сиятельный.
– Надеюсь, он не собирается в Рим?
– Пока нет, сиятельный.
Патрикий Трулла, несмотря на относительно молодой возраст – ему совсем недавно перевалило за сорок, – успел уже побывать префектом Рима, чему способствовали и родовитость, и связи в высших кругах. Правда, было это еще во времена императора Юлиана, безвременно покинувшего этот мир. А вот с Валентинианом у Труллы отношения не сложились. Этот выскочка, вознесенный на самую вершину власти волею солдатских масс, с большим подозрением относился к римской знати вообще и к патрикию Трулле в частности. И хотя Трулла, поддавшись общему порыву, все-таки принял христианство, большой пользы ему это не принесло. Справедливости ради следует признать, что христианин из бывшего префекта Рима получился никудышный, и он сам это отлично сознавал. Римские боги были ему ближе и понятнее, чем распятый в далекой Иудее человек.
– Какие вести идут с востока? – спросил Трулла, погружаясь с помощью двух рабов в бассейн с теплой водой.
– Комит Прокопий действительно разбит на голову императором Валентом, – вздохнул Эквиций. – В этом уже нет никаких сомнений.
– То-то Валентиниан обрадуется, – буркнул себе под нос патрикий.
– Боюсь, что у божественного императора есть повод не только для радости, но и для огорчения. В Илирике варвары разгромили пять легионов комита Ацилия.
– В Илирике! – Трулла был до того потрясен известием, что поскользнулся в бассейне и окунулся в воду с головой.
– Кроме того, – продолжил Эквиций, дождавшись, когда хозяин вновь вынырнет на поверхность, – варвары захватили обоз с четырьмя миллионами денариев, предназначенными для императора Валента.
– Четыре миллиона! – ахнул Трулла, но на ногах в этот раз удержался. – Быть того не может! Но как варвары проникли в Илирик, и куда смотрит дукс Валериан, не говоря уже о самом императоре Валентиниане?
– Говорят, что божественный император, как всегда, зрит в корень, – криво усмехнулся Эквиций. – Он не верит, что нападение на обоз было простой случайностью. Он полагает, что кто-то из близких к нему лиц известил варваров и помог им расправиться с Ацилием.
Ведь об обозе знали немногие.
– Судя по всему, у императора в ближайшее время будет много хлопот, – сделал вывод Трулла.
– И у нас тоже, – огорчил его Эквиций.
– А у нас почему?
– Так ведь легионерам все равно придется платить, а императорская казна пуста, следовательно, бремя налогов еще более увеличится. Не исключены и конфискации, особенно среди тех, кто был близок к заговорщикам и мог быть причастным к мятежу Прокопия.
– Но я не знал Прокопия! – возмутился Трулла.
– Зато ты знал патрикия Луканику, которого совсем недавно взяли под стражу здесь в Риме, и даже более того.
– Более чего? – взъярился Трулла.
– Я предупреждал тебя, патрикий, – понизил голос до шепота Эквиций, – что Луканика взят на заметку высокородным Федустием, начальником схолы императорских агентов. А ты от моих предупреждений отмахнулся.
– Луканика слишком стар, чтобы участвовать в заговорах, – поморщился Трулла. – Ничего Федустий от него не добьется.
– Тебе виднее, патрикий, – склонился в поклоне Эквиций.
Настроение сиятельного Труллы было сильно подпорчено состоявшимся разговором, что, однако, не помешало ему со всей ответственностью подойти к предстоящему визиту. Выбор туники занял у бывшего префекта столько времени, что рабы, помогавшие ему, выбились из сил. Эквиций настоятельно рекомендовал Трулле алую тунику, расшитую звериными мордами. Якобы она добавит патрикию мужественности. Однако сам Трулла считал, что алый цвет его старит, а что касается мужественности, то боги и без того не обидели своего любимца. Патрикий был очень высокого мнения о своей внешности и не собирался прислушиваться к чужим советам. Он выбрал для визита бирюзовую тунику и голубой плащ из тончайшей шерсти. А вот с поясом и застежкой для этого плаща опять вышла заминка. Эквиций настаивал, что к голубому цвету идет серебро, и довел-таки патрикия, пребывающего в сомнениях, до бешенства. Управляющему дорого бы обошлось вмешательство в почти священный обряд облачения, если бы взгляд Труллы не упал на золотой пояс, украшенный карбункулами. Это было как раз то, что он искал все утро. Последний штрих, который делал патрикия воистину неотразимым.
– Лошади и колесница готовы? – спросил у Эквиция Трулла.
– Да, сиятельный, – склонился в поклоне управляющий. – Прикажешь подавать?
В прежние, более счастливые времена патрикий непременно приказал бы запрячь в колесницу четверку лошадей, но, к сожалению, времена изменились, и родовитому мужу пришлось ограничиться парой, дабы не раздражать обнаглевшую чернь, заполнившую ныне узкие улочки Рима.
– Сколько людей прикажешь взять с собой?
– Чем больше, тем лучше.
Для обеспечения личной безопасности патрикию вполне хватило бы десятка слуг, вооруженных увесистыми палками. Но речь-то шла не о безопасности, а о престиже. Ну не мог сиятельный Трулла появиться на улицах Рима без свиты в полусотню клиентов и приживал! К сожалению, Эквиций смог собрать только сорок человек, чем привел хозяина в неописуемую ярость. Сиятельный Трулла бушевал бы еще очень долго, но время подпирало, и он скрепя сердце вынужден был отложить расправу над оплошавшим управляющим до вечера.
Улицы Рима в эту пору были забиты народом. Особенно досаждали Трулле носилки, из которых высокородные матроны, небрежно откинув занавески, наблюдали за царящей вокруг суетой. И что, спрашивается, этим глупым воронам не сидится дома? Почему сиятельный Трулла должен все время придерживать горячих коней, чтобы какая-нибудь напомаженная и подвитая горожанка могла вдоволь налюбоваться Одеоном, виденным ею, к слову, тысячи раз. Конечно, дело тут было не в Одеоне и даже не в храме Юпитера, самом, пожалуй, большом здании Великого Рима, а в юнцах, которые прогуливались с томным видом перед их фасадами и демонстрировали свои холеные тела заинтересованным зрительницам. Порок, надо это признать, отвратителен во всех своих проявлениях, но самым худших из этих пороков является похоть, особенно когда она охватывает уже далеко не молодых женщин. Трулла охотно поделился бы своими мыслями с образованным собеседником, но, к сожалению, его не оказалось под рукой. Пришлось довольствоваться ругательствами да понуканиями в спины не слишком расторопных слуг, которые никак не могли расчистить в толпе место для проезда колесницы. Ярость патрикия дошла до точки кипения, но, к счастью для него, препятствие из людских тел было прорвано, и колесница, влекомая лошадьми, достигла наконец места назначения. Трулла вздохнул с облегчением и, поддерживаемый под руки приживалами, торжественно ступил на землю.
Лавиния обитала в очень приличном палаццо, подаренном ей одним из обожателей. Трулла понятия не имел, кто этот доброхот, но, надо признать, любовь капризной блудницы влетела ему в копеечку. Недвижимость в Риме всегда была в цене, а о земле и говорить не приходилось. Тем не менее дом Лавинии был окружен садом с двумя фонтанами, дарившими прохладу утомленным путникам. А Трулла был до того утомлен зноем и дорогой, что с удовольствием сейчас бы сорвал с себя одежду и бросился в бассейн с прохладной водой. А тут еще этот дурацкий шерстяной плащ, который вообще не следовало бы надевать в такую жару. Почему, спрашивается, римский патрикий должен следовать моде, введенной невесть кем, а не являться к понравившейся ему женщине в одной тунике или вообще голым, как эти намалеванные на стенах юнцы, изображающие фавнов.
Гнев патрикия мгновенно увял, когда он увидел прекрасную Лавинию, скромно стоящую посредине отделанного мрамором зала. Хозяйка была в белом. Причем материя столь плотно облегала ее высокую грудь, что у сиятельного Труллы перехватило дыхание. Лавиния одарила гостя ослепительной улыбкой уверенной в себе женщины и произнесла голосом звонким, как серебряный колокольчик:
– Я ждала тебя, патрикий Трулла.
Лавиния была столь любезна, что самолично расстегнула золотую застежку на плаще гостя, не доверив столь почетную миссию рабыням, суетившимся вокруг. Трулла сбросил с плеч надоевший плащ и пошел вслед за хозяйкой в покои, предназначенные для отдохновения и поучительных бесед. Здесь тоже бил небольшой фонтанчик, а в бассейне плескалась вода. Рядом с бассейном были расположены три ложа и столик, заставленный яствами. Трулла, рассчитывавший пообедать с хозяйкой наедине,
