антиалкогольной кампании). По этому поводу приведу слова писателя-конспиролога Ю. Воробьевского:
«Чтобы установить новые правила игры, новый порядок, надо заставить людей пройти через хаос. Смятение истощает, очередное разочарование укладывает самых активных на диван — погружает в теленевидение. Люди, охваченные апатией и ложью, удобны для управления. Порядок из хаоса — масонский девиз. Технология была уже апробирована, в том числе и в Соединенных Штатах. Что происходило в Америке с начала 1960-х? По сути, стимулировалась война уличных банд. Она даже стала популярной — после «Вестсайдской истории» (фильм Роберта Уайза 1961 года выпуска. —
А вот еще одно мнение на этот счет — известного философа А. Зиновьева, который в конце 1970-х эмигрировал из СССР и считался большим специалистом по советской системе:
«Горбачевская перестройка стала реальностью кризиса, подтолкнула его. Тогда много говорили о реформах в СССР. Я же буквально кричал — никаких реформ! Сложилась ситуация, при которой любые реформы вели к кризису и краху…
Госаппарат СССР обвиняли в коррупции, но коррумпированность такого рода систем на Западе была выше. Теперь тогдашние советские взяточники кажутся младенцами по сравнению с тем, что сейчас происходит в России. Назревал кризис, но высшее советское руководство и интеллектуальная элита не понимали его природы и не знали, какие меры надо предпринимать. Более того, шла «холодная война» и Запад оказывал огромное влияние на советское общество, провоцируя идеологический кризис. В результате верхушка руководства страны и элита были разложены, деморализованы. Важнейший фактор развала советской системы заключается в том, что они встали фактически на путь предательства. Те организации на Западе, которые работали против Советского Союза, это понимали и всячески этому способствовали…»
В Узбекистане состояние хаоса намеренно нагнеталось следственной группой Тельмана Гдляна и Николая Иванова, которая после прихода к власти Горбачева была увеличена до 200 человек (всего в республике трудилось около четырех тысяч (!) «десантников»). Полномочия Гдляна были расширены и он по сути превратился в фактического наместника Москвы в республике (не зря его называли «начальником отдела кадров ЦК КП Узбекистана»), а его номер в ташкентской гостинице «Щелковичная» стал главным репрессивным штабом, от одного упоминания о котором в дрожь бросало всех жителей республики: от рядовых до самых высокопоставленных. Одного телефонного звонка Гдляна или записки, написанной его рукой, было достаточно, чтобы любого узбекского чиновника исключили из партии, арестовали и посадили за решетку.
Борьба с коррупцией в Узбекистане по сути превратилась в целенаправленный разгром партийных, государственных и правоохранительных органов. Аресты и отставки шли на всех этажах власти: начиная от. министров и секретарей обкомов, и заканчивая начальниками областных и районных УВД. При этом аппарат КГБ в орбиту следствия не попадал. В итоге уголовная преступность в республике продолжила свое победное шествие: даже Ташкент, совсем недавно одна из самых безопасных столиц не только СССР, но и мира, стал превращаться в город разнузданного криминала.
17 мая 1985 года застрелился бывший заместитель министра внутренних дел Узбекистана Г. Давыдов, отстраненный от должности за неделю до этого. Перед смертью генерал написал предсмертное письмо, в котором сообщал следующее:
«Горько и обидно, что неожиданно предложили уйти на пенсию и сделано это в столь бесцеремонной и даже грубой форме. Сейчас, по-моему, стало легче оболгать ответственного работника, чем когда-либо, запачкают грязью, а потом отмывайся. И мне кажется, что кто-то хочет оклеветать меня, взвалив на мои плечи грехи прежних руководителей, очернить безупречную работу в МВД в течение 16,5 лет. Ухожу честным работником МВД, коммунистом, генералом, отцом… Я вынужден сам принять крайнюю меру к сохранению своей чести и достоинства. А перед этим не лгут».
Между тем на действия следственной группы Гдляна — Иванова в союзные органы стали поступать многочисленные жалобы. В них сообщалось, что следователи применяют недозволенные методы, повторяя 37-й год: то есть избивают и пытают людей. Конечно, можно было бы отмахнуться от этих заявлений, объясняя их просто желанием коррупционеров свалить с больной головы на здоровую, однако вся заковыка была в том, что даже некоторые следователи-«десантники» выражали свое возмущение жестокими действиями своих коллег. Например, следователь Шамсутдинов заявил, что он был очевидцем ударов и плевка в лицо подследственному, нанесенных одним из следователей. Факты издевательств подтвердили также следователь Шароевский и ряд тюремных информаторов (кстати, их показания Гдлян пытался изъять из уголовных дел). Еще один следователь — сотрудник БХСС МВД СССР М. Аверков, покинувший группу Гдляна — Иванова, чуть позже заявил: «Я с Гдляном работать отказался, и не потому, что побоялся чего-то, а просто не привык издеваться над людьми».
24 мая 1985 года подследственный М. Барнаев был доставлен после допроса в больницу с множественными кровоподтеками, рвотой и головными болями. Он заявил, что был избит следователями. Факт избиения был установлен и прокурорской проверкой. Однако уже в следующем месяце дело об избиении перешло в руки союзной прокуратуры, которая переправила его… Гдляну. В итоге Барнаев был арестован и после соответствующей обработки «признался», что был избит своим дядей, в передаче взятки которому и обвинялся.
Приведу отрывки из некоторых писем, которые поступили тогда на имя тогдашнего председателя Президиума Верховного Совета СССР А. Громыко от людей, которые пострадали от действий следователей из группы Гдляна — Иванова:
«В конце октября 1985 года меня в мои 70 лет схватили и как особо опасного преступника под специальным конвоем этапировали в следственный изолятор Ташкента. Первую неделю после такого ареста я вообще говорить не мог. Тогда я думал, что не выдержу весь этот унизительный ритуал лишения свободы. Но долгая солдатская дорога оставила, видимо, какой-то след мужества и терпения… От меня требовали, чтобы я признал взятку в 300 тысяч рублей, а не то, говорили, сгноим в тюрьме или поместим в психиатрическую больницу. Оказавшись в таком безвыходном и беспомощном положении, я понял, что единственный шанс спасти свою жизнь — покорность. И я встал на путь лжесвидетельства, самооговора и оговора тех, кого мне называли…»
А вот отрывок из письма председателя одного из колхозов, арестованного по делу секретаря Каракалпакского обкома партии: «Мне предложили признаться во взятке секретарю N, разъяснив: если признаюсь, то мне ничего не будет и все останется в секрете. Но я сказал, что не могу давать ложных показаний. Услышав это, они стали угрожать мне тем, что посадят меня между уголовниками, а им подскажут, чтобы они делали со мной все что хотят, пусть тебя топчут (подлинных их слов написать просто невозможно), убивают, тогда ты как миленький напишешь все, что от тебя требуют. Пошлость, низменный жаргон, уличный мат и похабщина были для следователя нормой разговорной речи. Если бы мне сказали, что подобное возможно в наше время, вряд ли бы я поверил…»
Конечно, кто-то опять может возразить: дескать, подобные письма люди могли писать, чтобы обвинить честных следователей и выгородить себя. Но как в таком случае быть с презумпцией невиновности? И почему словам следователей надо верить больше, чем словам подследственных? Разве из нашей истории мы знаем мало случаев, когда сотрудники правоохранительных органов «ломали» подследственных, сажая их в камеры к уголовникам и запугивая таким способом людей, показания которых
