стороны потянуло ночной, щеки ласкающей влагой. В избе отца Григория на всю деревню продребезжали часы девять. Жид-кабатчик с шумом запер окна и над дверью вывесил засаленный фонарик. На улице и во дворах ни души, ни звука... Степан разостлал на траве полсти, перекрестился и лег, подложив под голову локоть. Семен крякнул и сел у его ног. - М-да... - проговорил он. Помолчав немного, Семен сел поудобней, закурил маленькую трубочку и заговорил: - Был сегодня у Трофима... Пиво пил. Три бутылки выпил. Хочешь покурить, Степа? - Не желаю. - Табак хороший. Чаю бы теперь выпить! Ты у барыни пивал чай? Хороший? Должно, очень хороший? Рублей пять за фунт стоит, должно быть. А есть такой чай, что за фунт сто рублей стоит. Ей-богу, есть. Хоть не пил, а знаю. Когда в городе в приказчиках служил, я видал... Одна барыня пила. Один запах чего стоит! Нюхал. Пойдем к барыне завтра? - Отстань! - Чего ж ты сердишься? Я не ругаюсь, говорю только. Сердиться не след. Только отчего же тебе не
{01258}
идти, чудак? Не понимаю! И денег много, и еда хорошая, и пей, сколько душа хочет... Цигарки ее курить станешь, чаю хорошего попьешь... Семен помолчал немного и продолжал: - И красивая она. Со старухой связаться беда, а с этой- счастье! (Семен сплюнул и помолчал.) Огонь баба! Огненный огонь! Шея у ней славная, пухлая такая... - А ежели душе грех? - спросил вдруг Степан, повернувшись к Семену. - Гре-ех? Откудова грех? Бедному человеку ничего не грех. - В пекло к чёрту и бедный пойдет, ежели... А нешто я бедный? Я не бедный. - Да какой тут грех? Ведь не ты к ней, а она к тебе! Пугало ты! - Разбойник, и рассуждение разбойничье... - Глупый ты человек! - сказал, вздыхая, Семен. - Глупый! Счастья своего не понимаешь! Не чувствуешь! Денег, должно быть, у тебя много... Не нужны, знать, тебе деньги. - Нужны, да не чужие. - Ты не украдешь, а она сама, собственной ручкой тебе даст. Да что с тобой, дураком, толковать! Как об стену горохом... Мантифолию на уксусе разводить с тобой только. Семен встал и потянулся. - Будешь каяться, да поздно будет! Я с тобой апосля этого и знаться не хочу. Не брат ты мне. Чёрт с тобою... Возись с своей дурой коровой... - Марья-то корова? - Марья. - Гм... Ты этой самой корове и под башмак не годишься. Ступай! - И тебе было бы хорошо, и... нам хорошо. Дуурак!! - Ступай! - И уйду... Бить тебя некому! Семен повернулся и, посвистывая, поплелся к избе. Минут через пять около Степана зашуршала трава. Степан поднял голову. К нему шла Марья. Марья подошла, постояла и легла рядом с Степаном. - Не ходи, Степа! - зашептала она. - Не ходи, мой родной! Загубит тебя! Мало ей, окаянной, поляка, ты еще понадобился. Не ходи к ней, Степунька!
{01259}
- Не лезь! На лицо Степана мелким горячим дождем закапали Марьины слезы. - Не губи ты меня, Степан! Не бери греха на душу. Люби меня одну, не ходи к другим! Со мной повенчал бог, со мной и живи. Сирота я... Только один ты у меня и есть. - Отстань! Аа... ссатана! Сказал - не пойду! - То-то... И не ходи, миленький! В тягости я, Степушка... Детки скоро будут... Не бросай нас, бог накажет! Отец-то с Семкой так и норовят, чтобы ты пошел к ней, а ты не ходи... Не гляди на них. Звери, а не люди. - Спи! - Сплю, Степа... Сплю. - Марья! - послышался голос Максима. - Где ты? Поди, мать зовет! Марья вскочила, поправила волосы и побежала в избу. К Степану медленно подошел Максим. Он уже разделся и в нижнем платье был похож на мертвеца. Луна играла на его лысине и светилась в его цыганских глазах. - Идешь к барыне завтра аль послезавтра? - спросил он Степана. Степан не отвечал. - Коли идти, так идти завтра, да пораньше. Небось
