тридцать. Глаза у нее карие, глубокие, недоверчивые, скорей мужские, чем женские. Красива она не была, но нравиться могла. Лицо было полное, симпатичное, здоровое, а шея, о которой говорил Семен, и бюст были великолепны. Если бы Семен знал цену красивым ножкам и ручкам, то он, наверное, не молчал бы и о ножках и ручках помещицы. Одета она была во всё простенькое, легкое, летнее. Прическа самая незатейливая. Стрелкова была ленива и не любила возиться с туалетом.
{01262}
Имение, в котором она жила, принадлежало ее брату холостяку, который жил в Петербурге и очень редко думал о своем имении. Жила она в нем с тех пор, как разошлась с мужем. Муж ее, полковник Стрелков, очень порядочный человек, жил тоже в Петербурге и думал о своей жене менее, чем ее брат о своем имении. Она разошлась с мужем, не проживши с ним и года. Она изменила ему на двадцатый день после свадьбы. Севши пить кофе, Стрелкова приказала позвать Степана. Степан явился и стал у двери. Он был бледен, не причесан и глядел, как глядит пойманный волк: зло и мрачно. Барыня взглянула на него и слегка покраснела. - Здравствуй, Степан! - сказала она, наливая себе кофе. - Скажи, пожалуйста, что это ты за фокусы строишь? С какой стати ты ушел! Пожил четыре дня и ушел! Ушел не спросясь. Ты должен был спроситься! - Я спрашивался, - промычал Степан. - У кого ты спрашивался? - У Феликса Адамыча. Стрелкова помолчала и спросила: - Ты рассердился, что ли? Степан, отвечай! Я спрашиваю! Ты рассердился? - Ежели бы вы не говорили таких слов, то я не ушел бы. Я для лошадей поставлен, а не для... - Об этом не будем говорить... Ты меня не понял, вот и всё. Сердиться не следует. Я ничего не сказала такого особенного. А если и сказала что-нибудь такое, что ты находишь для себя обидным, то ты... то ты... Ведь я все-таки... Я имею право и сказать лишнее... Гм... Я тебе прибавляю жалованья. Надеюсь, что у нас с тобой теперь недоразумений никаких не будет. Степан повернулся и шагнул назад. - Постой, постой! - остановила его Стрелкова. - Я еще не всё сказала. Вот что, Степан... У меня есть новая кучерская одежа. Возьмешь ее и наденешь, а та, что на тебе, никуда не годится. Одежа у меня есть красивая. Я пришлю тебе ее с Федором. - Слушаю. - Какое у тебя лицо... Всё еще дуешься? Неужто так обидно? Ну, полно... Я ведь ничего... У меня тебе хорошо будет жить... Всем будешь доволен. Не сердись... Не сердишься? - Да нешто нам можно сердиться?
{01263}
Степан махнул рукой, замигал глазами и отвернулся. - Что с тобой, Степан? - Ничего... Нешто нам можно сердиться? Нам нельзя сердиться... Барыня поднялась, сделала озабоченное лицо и подошла к Степану. - Степан, ты... ты плачешь? Барыня взяла Степана за рукав. - Что с тобой, Степан? Что с тобой? Говори же наконец? Тебя кто обидел? У барыни навернулись на глазах слезы. - Да ну же! Степан махнул рукой, усиленно замигал глазами и заревел. - Барыня! - забормотал он. - Буду тебя любить... Буду всё, что хочешь! Согласен! Только не давай ты им, окаянным, ничего! Ни копейки, ни щепки! На всё согласен! Продам душу нечистому, не давай им только ничего! - Кому им? - Отцу и брату. Ни щепки! Пусть подохнут, окаянные, от злости! Барыня улыбнулась, вытерла глаза и громко засмеялась. - Хорошо, - сказала она. - Ну, ступай! Я тебе сейчас твою одежу пришлю. Степан вышел. 'Как хорошо, что он глуп! - подумала барыня, глядя ему вслед и любуясь его широчайшими плечами. - Он избавил меня от объяснения... Он первый заговорил о 'любви''... Под вечер, когда заходящее солнце обливало пурпуром небо, а золотом землю, по бесконечной степной дороге от села к далекому горизонту мчались, как бешеные, стрелковские кони... Коляска подпрыгивала, как мячик, и безжалостно рвала на своем пути рожь, склонившую к дороге свои отяжелевшие колосья. На козлах сидел Степан,
