любви, ни разрыва... Разговор вертелся около венского житья-бытья, дома Гейленштралей, артистов, вечерних прогулок... Барон говорил и пил. Графиня отказалась от вина. Выпив бутылку. Артур слегка опьянел; он начал хохотать, острить, говорить колкости. - Вы чем теперь питаетесь? - спросил он между прочим. - Чем? Гм... Известно чем... Гольдаугены не бедны... - Вы едите и пьете, значит, графское? - Не понимаю, для чего эти вопросы?!
{01328}
- Но умоляю вас, ответьте, Тереза. Вы графское едите и пьете? - Ну да!.. - Странно. Вы терпеть не можете графа и в то же время живете у него на хлебах... Ха-ха-ха... Каково? Каковы, чёрт возьми, правила? Меня ваши мудрые люди считают шарлатаном; какого же они мнения о вас? Ха-ха-ха! По лицу графини пробежала туча. - Не пейте больше, барон, - сказала она строго. - Вы делаетесь пьяны и начинаете говорить дерзости. Вы знаете, что обстоятельства заставляют меня жить еще у Гольдаугена. - Какие обстоятельства? Боязнь злых языков? Стара песня! А скажите мне, пожалуйста, графиня, сколько обязуется давать вам ежегодно граф после развода? - Ничего... - А зачем вы говорите неправду? Да вы не сердитесь... Я по-дружески. Не теребите хлыста. Он не виноват. Ба! Барон ударил себя по лбу и приподнялся. - Позвольте... Как же это я раньше-то не обратил внимания? - Что такое? Глаза барона забегали. Они перебегали с лица графини на хлыст, с хлыста на ее лицо. Он нервно задвигался. - Как же это я раньше не вспомнил! - забормотал он. - Так это вы изволили угостить старого толстяка и мою девочку в тюльпане? Графиня сделала большие глаза и пожала плечами. - В тюльпане... Толстяка... Что вы бормочете, фон Зайниц? Вы стали заговариваться. Пить не нужно! - Драться не нужно, милостивая государыня! Барон побледнел и ударил себя кулаком по груди. - Драться не нужно, чтобы чёрт вас взял с вашими аристократическими замашками! Слышите? Графиня вскочила. Ее глаза расширились и заблистали гневом. - Не забывайтесь, барон! - сказала она. - Не угодно ли вам взять вашего чёрта обратно? Я не понимаю вас!
{01329}
- Не угодно! К чёрту! Не думаете ли еще отказаться от вашего низкого поступка? Глаза графини сделались еще больше. Она не понимала. - Какого поступка? От чего мне отказываться? Я не понимаю вас, барон! - А кто во дворе графа Гольдаугена вот этим самым хлыстом ударил по лицу старого скрипача? Кто повалил его под ноги вот этой самой лошади? Мне назвали графиню Гольдауген, а графиня Гольдауген только одна? Яркий, как зарево пожара, румянец выступил на лице графини. Начиная от висков, он разлился до самого кружевного воротничка. Графиня страшно смутилась. Она закашлялась. - Я не понимаю вас, - забормотала она... - Какого скрипача? Что вы... болтаете? Образумьтесь, барон! - Полноте! К чему лгать? В былые годы вы умели лгать, но не ради таких мелочей! За что вы его ударили? - Кого? Про кого вы говорите? Голос графини был тих и дрожал. Глаза бегали, точно пойманные мыши. Ей было ужасно стыдно. А барон опять уже полулежал на траве, упорно глядя в ее прекрасные глаза и злобно, пьяно ухмыляясь. Губы его подергивались нехорошей улыбкой. - За что вы его ударили? Вы видели, как плакала его дочь? - Чья дочь? Объяснитесь, барон! - Еще бы! Вы умеете давать волю своим белым рукам и длинному языку, но не умеете видеть слез! Она до сих пор плачет... Хорошенькая белокурая девочка до сих пор плачет... Она, слабая, нищая, не может отмстить графине за своего отца. Я просидел с ними три часа, и она в продолжение трех часов не отнимала рук от глаз... Бедная девочка! Она не выходит у меня из головы со своим плачущим благородным личиком. О, жестокие, сытые, небитые и никогда не оскорбляемые черти! - Объяснитесь, барон! Кого я била? - Ну, да! Вы думаете, по вашему лицу я не узнаю, где кошка, которая съела мышку? Стыдно!
