переулков близ Патриарших прудов, в деревянном двухэтажном доме. В нижнем этаже была прачечная, а весь верхний снимала пожилая девица из дворянок, тихая и скромная, которая уж от себя сдавала комнаты жильцам и кормилась этим. В темной прихожей, как войдешь, были две двери, направо и налево: за одной в маленькой комнатке помещалась Клавдия Абрамовна с Сашей, за другую - метранпаж из типографии. Потом была гостиная, с диваном, креслами, с лампой и абажуром, с картинами на стенах - все как следует, но пахло тут бельем и паром, который проникал из прачечной, и весь день из-под пола слышалось пение. Из гостиной, общей для всех жильцов, был ход в три квартиры; тут жила сама хозяйка, затем старик лакей Иван Макарыч Матвеичев, уроженец Жукова, тот самый, который когда-то определял Николая на место; на его белой, захватанной двери висел на кольцах большой сарайный замок; за третьей дверью жила молодая, худощавая, остроглазая женщина, с толстыми губами, имевшая троих детей, которые постоянно плакали. Но праздникам ее навещал иеромонах, ходила она от утра до вечера в одной юбке, непричесанная, неумытая, но когда поджидала своего иеромонаха, то наряжалась в шелковое платье и завивалась. В комнатке у Клавдии Абрамовны, как говорится, негде было повернуться. Тут стояли кровать, комод, один стул, и больше ничего - и все-таки было тесно. Но несмотря на это, комнатка содержалась опрятно, и Клавдия Абрамовна называла ее будуаром. Ей самой ее обстановка чрезвычайно нравилась и особенно то, что было на комоде: зеркало, пудра, флаконы, губная помада, коробочки, белила и вся роскошь, которую она считала необходимою принадлежностью своей профессии и на которую тратила почти весь свой заработок; тут же были и фотографии в рамочках, на которых она сама представлялась в разных видах. Она была снята
{09345}
со своим мужем почталионом, с которым прожила только год и потом ушла от него, так как не чувствовала призвания к семейной жизни; была снята, как снимаются вообще женщины такого сорта, и с челкой на лбу, и завитою, как барашек, и в солдатском мундире с шашкою наголо, и в виде пажа верхом на стуле, причем ее бедра, обтянутые в трико, лежали на стуле плоско, как две толстые вареные колбасы. Были тут и портреты мужчин - их она называла своими гостями и не всех знала по имени; попал сюда и наш знакомый Кирьяк в качестве родственника: он снялся во весь рост, в черной паре, которую достал где-то на время. Прежде Клавдия Абрамовна хаживала и на маскарады, и к Филиппову, и целые вечера проводила на Тверском бульваре; с годами же мало-помалу стала домоседкой и теперь, когда ей было уже 42 года, принимала гостей очень редко, и то были немногие, оставшиеся с прежнего времени и ходившие к ней по старой памяти, которые - увы! - тоже состарились и навещали ее всё реже, потому что становилось их с каждым годом всё меньше. Из новых бывал у нее только один очень юный, без усов; этот входил в прихожую тихо, угрюмо, как заговорщик, подняв воротник своего гимназического пальто и стараясь, чтобы его не увидели из гостиной, и потом, уходя, оставлял на комоде рубль. Клавдия Абрамовна по целым дням сидела дома, ничего не делая; иногда, впрочем, в хорошую погоду, она прогуливалась по Малой Бронной и по Тверской, гор до подняв голову, чувствуя себя важной, солидной дамой, и только когда заходила в аптекарский магазин спросить шепотом, нет ли мази от морщин или от красноты рук, то казалось, что ей стыдно. Но вечерам она сидела у себя в комнатке, не зажигая огня, и поджидала, не придет ли кто; и часу в одиннадцатом - это случалось теперь редко, раз или два в неделю, - слышалось, как кто-то тихо ходил по лестнице то вверх то вниз и потом шуршал за дверью, ища звонка. Дверь отворялась, слышались бормотанье, и в прихожую нерешительно входил гость, обыкновенно лысый, полный, старый, некрасивый, и Клавдия Абрамовна спешила ввести его в свою комнатку. Хорошего гостя она обожала. Для нее не было существа выше и достойнее; принять хорошего гостя, деликатно обойтись с ним, уважить
{09346}
его, угодить было потребностью ее души, ее долгом, счастьем, ее гордостью; отказать гостю или обойтись с ним неприветливо она была не в состоянии, даже когда говела. Ольга, вернувшись из деревни, поместила у нее Сашу на время, рассчитывая, что девочка, пока мала, если и увидит что дурное, то не поймет. Но вот Саше минуло тринадцать лет, уже наступила по-настоящему пора, чтобы подыскать для нее другое помещение, но она и ее тетка привязались друг к другу и уже трудно было
