говорил Сергей Сергеич, целуясь с ним три раза и потом держа его за талию обеими руками. - Вы нас совсем разлюбили, дружище. У него были крупные черты, толстый нос, негустая русая борода; волосы он зачесывал набок, по-купечески, чтобы казаться простым, чисто русским. Он, когда говорил, дышал собеседнику прямо в лицо, а когда молчал, то дышал носом, тяжело. Его упитанное тело и излишняя сытость стесняли его, и он, чтобы легче дышать, всё выпячивал грудь, и это придавало ему надменный вид. Рядом с ним Надежда, его свояченица, казалась воздушной. Это была светлая блондинка, бледная, с добрыми, ласковыми глазами, стройная; красивая или нет - Подгорин понять не мог, так как знал ее с детства и пригляделся к ее наружности. Теперь она была в белом платье, с открытой шеей, и это впечатление белой, длинной, голой шеи было для него ново и не совсем приятно. - Мы с сестрой ждем вас с утра, - сказала она. - У нас Варя, и тоже ждет вас. Она взяла его под руку и вдруг засмеялась без причины и издала легкий радостный крик, точно была внезапно очарована какою-то мыслью. Поле с цветущей рожью, которое не шевелилось в тихом воздухе, и лес, озаренный солнцем, были прекрасны; и было похоже, что Надежда заметила это только теперь, идя рядом с Подгориным. - Я приехал к вам на три дня, - сказал он. - Простите, раньше никак не мог выбраться из Москвы. - Нехорошо, нехорошо, забыли нас совсем, - говорил Сергей Сергеич с добродушной укоризной. - Jamais de ma vie! - сказал он вдруг и щелкнул пальцами.
{10010}
У него была манера неожиданно для собеседника произносить в форме восклицания какую-нибудь фразу, не имевшую никакого отношения к разговору, и при этом щелкать пальцами. И всегда он подражал кому-нибудь; если закатывал глаза, или небрежно откидывал назад волосы, или впадал в пафос, то это значило, что накануне он был в театре или на обеде, где говорили речи. Теперь он шел, как подагрик, мелкими шагами, не сгибая колен, - должно быть, тоже подражал кому-то. - Знаете, Таня не верила, что вы приедете, - сказала Надежда. - У меня же и у Вари было предчувствие; я почему-то знала, что вы приедете именно с этим поездом. - Jamais de ma vie! - повторил Сергей Сергеич. В саду на террасе поджидали дамы. Десять лет назад Подгорин - он был тогда бедным студентом - преподавал Надежде математику и историю, за стол и квартиру; и Варя, курсистка, кстати брала у него уроки латинского языка. А Таня, тогда уже красивая, взрослая девушка, ни о чем не думала, кроме любви, и хотела только любви и счастья, страстно хотела, и ожидала жениха, который грезился ей дни и ночи. И теперь, когда ей было уже более тридцати лет, такая же красивая, видная, как прежде, в широком пеньюаре, с полными, белыми руками, она думала только о муже и о своих двух девочках, и у нее было такое выражение, что хотя вот она говорит и улыбается, но всё же она себе на уме, всё же она на страже своей любви и своих прав на эту любовь и всякую минуту готова броситься на врага, который захотел бы отнять у нее мужа и детей. Она любила сильно и, казалось ей, была любима взаимно, но ревность и страх за детей мучили ее постоянно и метали ей быть счастливой. После шумной встречи на террасе все, кроме Сергея Сергеича, пошли в комнату Татьяны. Сквозь опущенные шторы сюда не проникали солнечные лучи, было сумеречно, так что все розы в большом букете казались одного цвета. Подгорина усадили в старое кресло у окна, Надежда села у его ног, на низкой скамеечке. Он знал, что, кроме ласковых попреков, шуток, смеха, которые слышались теперь и так напоминали ему прошлое, будет еще неприятный разговор о векселях и закладных, - этого не миновать, - и подумал, что, пожалуй, было бы
{10011}
лучше поговорить о делах теперь же, не откладывая; отделаться поскорее и - потом в сад, на воздух... - Не поговорить ли нам сначала о делах? - сказал он. - Что у вас тут в Кузьминках новенького? Всё ли благополучно в Датском королевстве? - Нехорошо у нас в Кузьминках, - ответила Татьяна и печально вздохнула. - Ах, наши дела так плохи, так плохи, что хуже, кажется, и быть не может, - сказала она и в волнении прошлась по комнате. - Имение наше продается, торги назначены на седьмое августа, уже везде публикации, и покупатели приезжают сюда, ходят по комнатам, смотрят... Всякий теперь имеет право входить в мою комнату и смотреть. Юридически это, быть может, справедливо, но это меня
