- Вы шутите, - сказал он, щуря глаза. - Таким господам, как вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но можете быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и - на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай вам бог, друзья! Иван Дмитрич с блестящими глазами поднялся и, протягивая руки к окну, продолжал с волнением в голосе: - Из-за этих решеток благословляю вас! Да здравствует правда! Радуюсь! - Я не нахожу особенной причины радоваться, - сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и в то же время очень понравилось. - Тюрем и сумасшедших домов не будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди будут болеть, стариться и умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная
{08097}
заря ни освещала вашу жизнь, всё же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму. - А бессмертие? - Э, полноте! - Вы не верите, ну, а я верю. У Достоевского или у Вольтера кто-то говорит, что если бы не было бога, то его выдумали бы люди. А я глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий человеческий ум. - Хорошо сказано, - проговорил Андрей Ефимыч, улыбаясь от удовольствия. - Это хорошо, что вы веруете. С такою верой можно жить припеваючи даже замуравленному в стене. Вы изволили где-нибудь получить образование? - Да, я был в университете, но не кончил. - Вы мыслящий и вдумчивый человек. При всякой обстановке вы можете находить успокоение в самом себе. Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира - вот два блага, выше которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же был счастливее всех царей земных. - Ваш Диоген был болван, - угрюмо проговорил Иван Дмитрич. - Что вы мне говорите про Диогена, да про какое-то уразумение? - рассердился он вдруг и вскочил. - Я люблю жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно! Он в волнении прошелся по палате и сказал, понизив голос: - Когда я мечтаю, меня посещают призраки. Ко мне ходят какие-то люди, я слышу голоса, музыку, и кажется мне, что я гуляю по каким-то лесам, по берегу моря, и мне так страстно хочется суеты, заботы... Скажите мне, ну, что там нового? - спросил Иван Дмитрич. - Что там? - Вы про город желаете знать или вообще? - Ну, сначала расскажите мне про город, а потом вообще. - Что ж? В городе томительно скучно... Не с кем
{08098}
слова сказать, некого послушать. Новых людей нет. Впрочем, приехал недавно молодой врач Хоботов. - Он еще при мне приехал. Что, хам? - Да, не культурный человек. Странно, знаете ли... Судя по всему, в наших столицах нет умственного застоя, есть движение, - значит, должны быть там и настоящие люди, но почему-то всякий раз оттуда присылают к нам таких людей, что не глядел бы. Несчастный город! - Да, несчастный город! - вздохнул Иван Дмитрич и засмеялся. - А вообще как? Что пишут в газетах и журналах? В палате было уже темно. Доктор поднялся и, стоя, начал рассказывать, что пишут за границей и в России и какое замечается теперь направление мысли. Иван Дмитрич внимательно слушал и задавал вопросы, но вдруг, точно вспомнив что-то ужасное, схватил себя за голову и лег на постель, спиной к доктору. - Что с вами? - спросил Андрей Ефимыч. - Вы от меня не услышите больше ни одного слова! - грубо проговорил Иван Дмитрич. - Оставьте меня! - Отчего же? - Говорю вам: оставьте! Какого дьявола? Андрей Ефимыч пожал плечами, вздохнул и вышел. Проходя через сени, он сказал: - Как бы здесь убрать, Никита... Ужасно тяжелый
