Зинаида Федоровна вдруг по-русски, надтреснувшим голосом. - За что? Поймите мои страдания... Орлов, испугавшийся слез, быстро пошел в кабинет и, не знаю зачем, - желал ли он причинить ей лишнюю боль, или вспомнил, что это практикуется в подобных случаях, - запер за собою дверь на ключ. Она вскрикнула и побежала за ним вдогонку, шурша платьем. - Это что значит? - спросила она, стучась в дверь. - Это... это что значит? - повторила она тонким, обрывающимся от негодования голосом. - А, вы вот как? Так знайте же, я ненавижу, презираю вас! Между нами всё уже кончено! Всё! Послышался истерический плач, с хохотом. В гостиной что-то небольшое упало со стола и разбилось. Орлов пробрался из кабинета в переднюю через другую дверь и, трусливо оглядываясь, быстро надел шинель и цилиндр и вышел. Прошло полчаса, потом час, а она всё плакала. Я вспомнил, что у нее нет ни отца, ни матери, ни родных, что здесь она живет между человеком, который ее ненавидит, и Полей, которая ее обкрадывает, - и какою безотрадною представилась мне ее жизнь! Я, сам не знаю зачем, пошел к ней в гостиную. Она, слабая, беспомощная, с прекрасными волосами, казавшаяся мне образцом нежности и изящества, мучилась как больная; она лежала на кушетке, пряча лицо, и вздрагивала всем телом. - Сударыня, не прикажете ли сходить за доктором? - спросил я тихо. - Нет, не нужно... пустяки, - сказала она и посмотрела на меня заплаканными глазами. - У меня немножко голова болит... Благодарю. Я вышел. А вечером она писала письмо за письмом и посылала меня то к Пекарскому, то к Кукушкину, то к Грузину и, наконец, куда мне угодно, лишь бы только я поскорее нашел Орлова и отдал ему письмо. Когда
{08181}
я всякий раз возвращался обратно с письмом, она бранила меня, умоляла, совала мне в руку деньги - точно в горячке. И ночью она не спала, а сидела в гостиной и разговаривала сама с собой. На другой день Орлов вернулся к обеду, и они помирились. В первый четверг после этого Орлов жаловался своим приятелям на невыносимо тяжелую жизнь; он много курил и говорил с раздражением: - Это не жизнь, а инквизиция. Слезы, вопли, умные разговоры, просьбы о прощении, опять слезы и вопли, а в итоге - у меня нет теперь собственной квартиры, я замучился и ее замучил. Неужели придется жить так еще месяц или два? Неужели? А ведь это возможно! - А ты с ней поговори, - сказал Пекарский. - Пробовал, но не могу. Можно смело говорить какую угодно правду человеку самостоятельному, рассуждающему, а ведь тут имеешь дело с существом, у которого ни воли, ни характера, ни логики. Я не выношу слез, они меня обезоруживают. Когда она плачет, то я готов клясться в вечной любви и сам плакать. Пекарский не понял, почесал в раздумье свой широкий лоб и сказал: - Право, нанял бы ты ей отдельную квартиру. Ведь это так просто! - Ей нужен я, а не квартира. Да что говорить? - вздохнул Орлов. - Я слышу только бесконечные разговоры, но не вижу выхода из своего положения. Вот уж воистину без вины виноват! Не назывался груздем, а полезай в кузов. Всю свою жизнь открещивался от роли героя, всегда терпеть не мог тургеневские романы и вдруг, словно на смех, попал в самые настоящие герои. Уверяю честным словом, что я вовсе не герой, привожу тому неопровержимые доказательства, но мне не верят. Почему не верят? Должно быть, в самом деле у меня в физиономии есть что-нибудь геройское. - А вы поезжайте ревизовать губернии, - сказал Кукушкин со смехом. - Да только это и остается. Через неделю после этого разговора Орлов объявил, что его опять командируют к сенатору, и в тот же день вечером уехал со своими чемоданами к Пекарскому.
{08182}
XI На пороге стоял старик лет шестидесяти, в длинной до земли шубе и в бобровой шапке. - Дома Георгий Иваныч? - спросил он. Сначала я подумал, что это один из ростовщиков, кредиторов Грузина, которые иногда хаживали к Орлову за мелкими получками, но когда он вошел в переднюю и распахнул шубу, я увидал густые брови и характерно сжатые губы, которые я так хорошо изучил по фотографиям, и два ряда звезд на форменном фраке. Я узнал его: это был отец Орлова, известный государственный человек. Я ответил ему, что Георгия Иваныча нет дома. Старик крепко сжал губы и в раздумье поглядел в
