внешнею связью событий. «…» Он - связь всего» 41. «Все персонажи «…» связаны между собой чисто внешним образом, что, впрочем, не нами впервые замечено, отмечено и поставлено на вид Чехову» 42, - писал Е. М. Гаршин.
Чехов и сам говорил о самостоятельности частей повести; Егорушке же он придавал в первую очередь композиционное значение. «Для дебюта в толстом журнале,- писал он Д. В. Григоровичу 12 января 1888 г.,- я взял степь, которую давно уже не описывали. Я изображаю равнину, лиловую даль, овцеводов, жидов, попов, ночные грозы, постоялые дворы, обозы, степных птиц и проч. Каждая отдельная глава составляет особый рассказ, и все главы связаны, как пять фигур в кадрили, близким родством, Я стараюсь, чтобы у них был общий запах и общий тон, что мне может удаться тем легче, что через все главы у меня проходит одно лицо». «Я изображаю, - пишет он неделей позже Я. П. Полонскому, - степь, степных людей, птиц, ночи, грозы и проч.». Перечислено почти все, что изображается - вплоть до постоялых дворов, птиц и лиловой дали. Не упомянут как предмет изображения только Егорушка. Он фигурирует в качестве лица, связующего все эти разнообразные картины и способствующего созданию «общего тона».
Как средоточие этих картин Егорушка очень условен. И Чехов не скрывает этой условности, не боится ее обнажить, отодвигая в нужных местах героя и выпуская на авансцену повествователя.
10
В повести «Степь», в отличие от прочих произведений Чехова 1888-1894 гг. интонация, слово героя не являются главным компонентом повествования. Это выражается в сравнительно слабом развитии в повести несобственно-прямой речи. На огромный повествовательный массив приходится не более 10-12 случаев выдержанной несобственно-прямой речи. В количественном отношении 40 «Русская мысль», 1888, № 4, стр. 209. 41 Аристархов «Арс. Введенский». Журнальные отголоски. - «Русские ведомости», 1888, 31 марта, № 89. 42 «Биржевые ведомости», 1888, 11 марта, № 70,
120
(насколько эта речевая форма поддается Подсчетам) это неизмеримо меньше в соотношении с остальным текстом, чем в других произведениях этого периода, - например, в «Припадке» или «Именинах».
В картинах, данных через призму восприятия героя, и даже в описании его чувств в большинстве случаев главную роль играет слово повествователя.
«Егорушка не понимал значения подобных слов, но репутация их была ему хорошо известна. Он знал об отвращении, которое молчаливо питали к ним его родные и знакомые, сам, не зная почему, разделял это чувство и привык думать, что одни только пьяные да буйные пользуются привилегией произносить громко эти слова. Он вспомнил убийство ужа, прислушался к смеху Дымова и почувствовал к этому человеку что-то вроде ненависти».
Совершенно справедливо в работе, посвященной несобственно-прямой речи у Чехова, отмечается, что «внутренняя речь мальчика, его интонации и субъективные оценки вплетаются в повествование сравнительно редко. Обычно это отдельные вопросы и восклицания, рассеянные в авторском контексте: «Дядя и о. Христофор крепко спали; сон их должен был продолжаться часа два-три, пока не отдохнут лошади… Как же убить это длинное время и куда деваться от зноя? Задача мудреная». Повествование в «Степи» ведется преимущественно в духе героя, но не в его «тоне», то есть в соответствии с психологическими, возрастными особенностями персонажа, однако без сохранения особенностей его языка. Своеобразие мировосприятия героя выражается в формах авторской речи» 43.
Господство речевой струи повествователя в тексте, данном через восприятие героя, - это первое, что выделяет «Степь» из второго периода и сближает ее с произведениями более поздними. Но эта речевая струя соответствует только одной из ипостасей повествователя.
Другой его лик, еще более сближающий «Степь» с поздними вещами Чехова, делающий ее как бы первым опытом прозаической манеры третьего периода, - это лик повествователя, прямо выступающего со своими вы43 П. А. Кожевникова. Об особенностях стиля Чехова (несобственно-прямая речь), стр. 56.
121
оказываниями, рассуждениями, философскими размышлениями-монологами. Как и в произведениях третьего периода (см. гл. III, 5) такие монологи не мотивированы.
Эту необычную черту сразу заметили первые читатели повести и обостренно восприняли ее отличие от знакомых литературных образцов. Так, в письме к Чехову от 4 марта 1888 г., отметив эту черту, П. Н. Островский в качестве положительного примера приводит Тургенева. «Комментарии и впечатления автора, издавна знакомого со степью вдоль и поперек, автора, резонирующего и поэтизирующего свои впечатления, перемежаются с реальными непосредственными ощущениями ребенка; в отдельности то и другое верно, поэтично; но переходов между ними нет или они слишком резки; внимательного читателя это иногда сбивает и вредит цельности его впечатления! Тургенев в этом смысле (как достигнуть цельности впечатления) великий мастер и образец, достойный изучения: самые незначительные его рассказы производят эффект тем искусством, с коим он выбирает какую-нибудь человеческую фигуру в посредники между изображаемым миром и читателем (нечто вроде прозрачной среды, собирающей и преломляющей световые лучи, прежде чем они дойдут до глаза) и никогда не выходит из тона и миросозерцания той фигуры» 44.
Здесь отмечено главное - мотивированность у Тургенева публицистических и философских монологов их принадлежностью излюбленному тургеневскому рассказчику и отсутствие такой мотивировки у Чехова. Впоследствии подобные верные наблюдения были забыты; возобладала точка зрения, что Чехов стремится всячески оправдать включение лирико-философских монологов их близостью к герою, его настроению, мироощущению и т. п.
Для таких монологов характерно наличие субъектно-оценочных форм речи, принадлежащих повествователю. Эта черта также сближает «Степь» со стилем третьего периода.
По своей поэтике «Степь» выпадает из ряда произведений, написанных одновременно с ней.
Чехов сам отчетливо сознавал необычность «Степи» в ряду других своих произведений этого времени. Ни об 44 «А. П. Чехов и наш край», стр. 131.
122
одной своей прозаической вещи (и именно о ее форме, поэтике) он ни до, ни после не писал так много. «В общем выходит у меня нечто странное и не в меру оригинальное», - пишет он Д. В. Григоровичу уже в начале работы над повестью (12 января 1888 г.). «От непривычки писать длинно, - сообщает он неделю спустя Я. П. Полонскому, - я то и дело сбиваюсь с тона». (Следует понимать: с нового тона.) Об этом же пишет Чехов и А. Н. Плещееву: «Если я не сорвусь с того топа, каким начал (а начал он как раз с лирико- философских монологов первых глав. - Ал. Ч.), то кое-что выйдет у меня «из ряда вон выдающее» (19 января 1888 г.).
Близость «Степи» к более поздней его поэтике Чеховым ясно ощущалась.
Это видно из той правки, которую он вносил в текст повести при подготовке Собрания сочинений в 1901 г. А. М. Линин в статье, посвященной творческой истории «Степи», так характеризовал основную
