направленность внесенных изменений: «Больший процент сокращений падает на «…» места, изображающие психологические переживания и ощущения, вызванные воздействием на героя отдельных этапов степного путешествия»45. «Значительное место в первоначальном тексте занимали описания снов Егорушки - в третьей главе (на постоялом дворе Мойсея Моисеича, перед появлением графини Драницкой) и в четвертой главе (в степи)»46. С другой стороны, «Чехов не производит сокращений в тех местах, где дается описание природы степи, хотя этими описаниями занята значительная часть повести»47. Иными словами, Чехов исключал описания в аспекте героя и не трогал принадлежащих повествователю (картины степи, как мы видели, в большинстве случаев даны через повествователя), что усиливало в повествовании именно черты, характерные для стиля поздней чеховской прозы. При правке в 900-х годах своих ранних вещей Чехов всегда лишь совершенствовал прежнюю, уже данную в них художественную систему, а не привносил в нее черт новой. Очевидно, внося такие поправки в повесть, Чехов отдавал себе отчет в том, что именно эти особенности являются основными в ее поэтике. 45 «А. П. Чехов и наш край», стр. 155. 46 Там же, стр. 158. 47 Там же, стр. 157.
123
В конце 80-х годов «Степь» осталась блестящим, но одиноким экспериментом. Ее поэтика в повествовании ближайших лет развития не получила. Опыт ее был в полной мере использован в поздней прозе Чехова.
11
На рубеже второго и третьего периодов стоят «Три года» - «роман из московской жизни»48, написанный в конце 1894 г. и напечатанный в 1895 г. («Русская мысль», 1895, № 1-2).
В романе, несомненно, есть черты прозы второго периода.
В нескольких главах обнаруживается объективное повествование. В основном оно дается «в тоне» главного героя, но в ряде случаев и в аспекте других персонажей.
Правда, несобственно-прямая речь уже редко занимает большое повествовательное пространство. Зато часты случаи, когда она появляется в виде небольших отрывков.
«Изредка он посматривал на нее через книгу и думал: жениться по страстной любви или совсем без любви, - не все ли равно?»
«Лаптев, слушая, удивлялся этой его способности говорить долго и серьезным тоном одни общие места и банальные истины, которые давно уже набили всем оскомину. Он возмущался и никак не мог понять: чего, собственно, Костя хочет?»
Но в романе «Три года» находим уже черту, свойственную третьему периоду. Это - господство форм речи повествователя. Обширные характеристики персонажей, их биографии, внутренние монологи в большинстве глав даются в слове повествователя.
«Лаптев знал фамилии всех известных художников, с некоторыми из них был знаком и не пропускал ни одной выставки. Иногда летом на даче он сам писал красками пейзажи и ему казалось, что у него развитое чутье и много вкуса и что если б он учился, то из него, пожалуй, вышел бы хороший художник. Но бывали у него минуты особенного напряжения, когда он не сомневался, что живопись и скульптура на него не действует вовсе 48 А. П. Чехов. Письмо к М. Чеховой от 22 сентября 1894 г.
124
и что в них он ровно ничего не понимает. «…» И замечательно, что робкий в собраниях, в театре, у себя в амбаре, он был смел и самоуверен на картинных выставках. Сознание, что он может купить все эти картины, придавало ему уверенность, и он всякий раз ловил себя на этом,.и ему становилось неловко. А когда он, стоя перед какою-нибудь картиной, высказывал громко свое суждение, то что-то на самой глубине души, должно быть, совесть, шептало ему, что в нем это бурлит кровь купца-самодура и что он, так смело критикующий художника, мало отличается от брата своего Федора, когда тот отчитывает провинившегося приказчика или учителя».
Характерно, что при переработке для Собрания сочи-! нений в 1901 г. Чехов усилил тенденцию повествователя,, в этом месте: «И замечательно, что робкий вообще в жизни, он был чрезвычайно смел и самоуверен на картинных выставках. Отчего?»
Объективное повествование сосредоточено в четырех первых и последней главе. В остальных двенадцати главах преобладают формы речи повествователя. Несобственно-прямая речь занимает лишь небольшие участки повествования.
12
Повествование второго периода однопланно. В нем господствует голос главного героя, поглощающий речевой план нейтрального повествователя.
Повествование третьего периода усложнилось. В нем сталкивается несколько языковых планов разных персонажей и несколько речевых струй самого повествователя (см. гл. III, 1-5).
Но оно стало более сложным не только в чисто речевом отношении.
Усложнилась «оптическая» структура повествования - способ расположения реалий относительно рассказчика и героев. В повествовании сталкивается и перекрещивается несколько различных позиций наблюдения.
В первой главе рассказа «Убийство» (1895) действительность предстает в восприятии Матвея Терехова (но не в формах его речи).
«Матвей шел по шоссе вдоль линии, пряча лицо и руки, и ветер толкал его в спину. Вдруг показалась не125 большая лошаденка, облепленная снегом, сани скребли по голым камням шоссе, и мужик с окутанною головой, тоже весь белый, хлестал кнутом. Матвей оглянулся, но уже не было ни саней, ни мужика «…». Вот переезд и темный домик, где живет сторож».
Матвей - второстепенный персонаж. Очень скоро в повествовании является аспект главного героя - Якова Терехова. Реалии начинают описываться с его точки зрения.
«… он поехал в Шутейкино «…» От тепла и метелей дорога испортилась, стала темною и ухабистою и местами уже проваливалась; снег но бокам осел ниже дороги, так что приходилось ехать, как по узкой насыпи «…'» Навстречу ехал длинный обоз…»
Описанием с позиций героев не исчерпываются оптические варианты.
В начале рассказа описание обстановки дается с позиций героя, который идет по шоссе, мимо леса, через переезд, подходит к дому.
Но неожиданно точка обзора, с которой ведется наблюдение, меняется.
«Когда Матвей пришел домой, во всех комнатах и даже в сенях сильно пахло ладаном. Брат его Яков Иваныч еще продолжал служить всенощную. В молельной, где это происходило, в переднем углу стоял киот со старинными дедовскими образами в позолоченных ризах, и обе стены направо и налево были уставлены образами старого и нового письма, в киотах и просто так. На столе, покрытом до земли скатертыо, стоял образ Благовещения и тут же кипарисовый крест и кадильница; горели восковые свечи. Возле стола был аналой. Проходя мимо молельной, Матвей остановился и заглянул в дверь» («Русская мысль», 1895, № И).
