плотного ужина. Какие только немыслимые формы жизнь не принимает! Никогда бы не подумал, что такое возможно. А ты всю жизнь среди них. А вдруг какое кинется? Костей не соберешь.
— Это коза кинется?
— А что? Посмотри на ее рога. А зубы? И глаза какие-то подлые…
К подлеску они вышли огородами. Ланитар шел след в след за товарищем и потому не сразу заметил принаду. Он едва не наткнулся на нее и замер, похолодев.
Перед ними лежала туша лохматого мускулистого зверя. Он был растерзан самым жестоким образом. Неужели нашелся на этой планете хищник еще более свирепый?
Ланитар измерил взглядом рога жертвы и подумал, что для того, чтобы растерзать его самого, подошли бы и втрое короче.
— Вишь, на этот раз задрал мою козу, — пояснил Савелий. — Бедолашная. Правда, пакостная была. В огород лазила, за детворой гонялась, брыкалась, когда доили. Зарезать ладился, да медведь опередил.
Они влезли на помост прямо над козой. Дерево поскрипывало и качалось. Ланитар поспешно сел на приготовленные жерди, крепко уцепился за ветки.
— А ты знаешь, — сказал он с вымученной улыбкой, — меня уже только за это произвели бы в отчаянные храбрецы. Не веришь? У нас все деревья хищники. Плотоядные. Ловят птиц, ящеров, зверей. В засуху вытаскивают корни и прут к северу. На корнях заранее запасают клубни и потому месяцами идут без остановки. Вот тогда-то и бежит от них все живое. Поверишь ли, они наловчились разбиваться на ловцов и загонщиков! И добычу залавливают немалую.
— Н-да, — сказал Савелий озадаченно, — ничего себе… Но ты, паря, не тревожься. Наши деревья и мухи не обидят. Только с виду страшные, да и то как для кого. Мой пострел на них все штанины порвал, все в Тарзана играет.
— А все-таки страшновато, — сознался ланитар.
— Ты приглядывайся получше, — напомнил Савелий. — Ночь наступает. У нас тут уже был случай… Одна старуха в полночь увидела, что в ее овсах что-то черное копошится. Решила, что телок потраву делает. Взяла бабка палку покрепче, подкралась поближе да как огреет по спине! А то оказался медведь. Молодым овсом лакомился…
— Такой же?
Огромные тревожные глаза ланитара настороженно прощупывали надвигающуюся тьму. Савелий знал, что его друг и в полной темноте видит не хуже, чем на свету.
— Может, такой, а может, поболе.
— А что дальше?
— Медведь заорал благим матом — и наутек. Тут же хворь с ним приключилась. С перепугу. Медвежьей хворью зовется. Утром нашли его за огородами. Околел мишка от разрыва сердца. От неожиданности! Привык, что на него, хозяина тайги, никто нападать не смеет, всякий зверь дорогу уступает.
— Ух ты, — только и сказал ланитар пораженно. — Повезло старухе! А со мной тоже стряслось нечто подобное на той неделе. Шел, поднимаешь, ловчие ямы обходил. Вдруг смотрю, шевелится что-то в яме. А у меня на дне каждой ловчей ямы заостренный кол торчит. Чтобы, значит, если какая зверюка и ухнет туда, чтобы сразу и закололась, не мучилась понапрасну. Но уж если нахромилась, думаю, то чего шебаршишься? Обычно раз — и дух вон! Что-то неладное… Глянул: батюшки! В яме — бетнуар. Я так и сел. Для бетнуара вылезти из такой ямы что сопливому сморкнуться. Просто выпрыгнуть может. Вспоминаю такое, а сам пячусь, пячусь от ямы…
Еще немного — и дернул бы совсем из леса. Но тут кумекаю: а чего эта тварь не выбралась из ямы раньше? Оробел, но не отступаю. Заметь: для нее схрумкать меня — на один кутний зуб. Набрался все-таки духа, снова к яме. Ага, да у нее брюхо впятеро больше обычного… Того и не вылазит. Тяжела на подъем стала. Сорвал я терибелл с плеча, нацелился. Чуть было не выпустил полный заряд. Хорошо, вовремя спохватился. Постой, кумекаю. За бетнуара огромную премию дают. Ба-альшие деньги! Но можно получить намного больше… И начал я таскать жратву в лес. Три дня кормил. Наконец опоросилась она, вернее, обетнуарилась. Принесла двенадцать таких же жутких и злобных тварей, только махоньких. Они тут же полезли из ямы. Еле-еле успел по мешкам распихать! Что дальше, сам понимаешь. В главном зоопарке страны только один был, да и тот издох семь лет назад, с той поры целые армейские подразделения не могут изловить живого… Огреб я кучу денег, ружьишко справил хорошее, дочек выдал с приданым, на черный день отложил…
— Варит голова у тебя, кунак, — сказал Савелий, довольный за находчивого друга.
Ланитар толкнул его, они замерли, прислушиваясь. Внизу было тихо.
— Послышалось, — сказал ланитар с облегчением.
— Шкуры ты сдавал в городе? — спросил Савелий.
— Нет. У нас в поселке свой приемный пункт. В город я не люблю…
— И я не люблю, — признался Савелий. — Суматошный народ… Спешат, толкаются, бегут куда-то. И много их чересчур. Как с каждым покурить, потолковать, чайку испить, новостями обменяться?
— Вот-вот, — обрадовался ланитар. — У меня то же самое. В городе и говорят как-то чудно. Вроде по-нашему, а непонятно. Дочка у меня там замужем, так вот с тобой и то есть о чем поговорить с удовольствием, а с ее мужем? Только и ждем, когда пора расходиться по домам.
— Правильно, паря, подметил, — сказал Савелий. — Мы с тобой душа в душу, хоть и разные. А с городскими лучше не связываться. Только время зазря потратишь. Хошь пирога? Я захватил, вот в сумке… Пока еще мишка придет! Хороший пирог, с земляникой.
Они принялись за пирог, ружья поставили меж коленей. Савелий чуточку чавкал, хотя и старался соблюдать приличия, ланитар жевал бесшумно. Его громадные глазищи всматривались в кромешную темень. И видел он каждый листик, каждую травинку.
Вдруг сквозь темноту донесся хруст веток. Слышно было, что медведь идет уверенно, по-хозяйски. Чувствовалось, что четыре мощные лапы несут гору тугих мускулов и крепких костей без всяких усилий.
Ланитар схватил ружье, осторожно взвел курок.
— Где? — спросил Савелий тихонько.
Ланитар предостерегающе прижал уши. Не шуми, хомо, не видишь сам, что ли.?
Савелий в отчаянии пялился в чернильную темноту. Хоть глаз выколи! Только пятна стали плавать разные…
— Подошел, — шепнул ланитар. — Похож на твою корову, только с короткими ногами и без рогов. Переваливается с боку на бок, словно утка… Перевернул растерзанного зверя, ты называл его козой, выбирает, откуда есть…
— Не забывай о его силе, — предостерег Савелий нервно. — Когда бежит, сливается в полосу! Лапы мелькают, не сосчитаешь. Может задрать лося втрое тяжелее себя и нести в передних лапах будто кота. Может разгрести землю, твердую, как гранит, чтобы достать мышонка. Легко вырывает дерево, которое не выдернут четверо крепких лошадей…
Ланитар осторожно просунул между жердей ствол ружья. Его лицо было сосредоточенным и напряженным. Савелий чуть не застонал от обиды. Ну, надо же так! Ночь для него что день.
— Стреляй под лопатку, — подсказал он. — В место, где шерсть потерлась.
— А если в голову?
— Бесполезно. У него башка что броня у танка. К тому же клином. Пуля срикошетит.
Ланитар повел стволом. Короткие сильные пальцы с перепонками, казалось, срослись с курком.
— Ну, — шепнул Савелий, изнемогая от нетерпения.
Грянул выстрел. Внизу раздался густой рев, словно в тумане закричала пароходная сирена. Но в реве ясно слышалась боль и растерянность.
— Стреляй из моего! — крикнул Савелий. — Все одно ни хрена не вижу!
Из темноты протянулась рука с перепонками, схватила ружье.
— Стреляй! — крикнул Савелий.
— Уходит, — послышалось из темноты. — Вдогонку глупо.
Ланитар соскочил с дерева быстрее Савелия, хотя тот сам готовил навес и знал там каждый
