какая мать отпустит своё чадо без подстраховки и без защиты богов от неизвестных сил?
Пленники выстроены, в наших корзинах прибавилось оружия, потому что кроме нас нести его больше некому. Верт со своей командой возвращается к себе в клан. Ему надо разобраться с кордонами, через которые могут так свободно проходить диверсионные отряды, с предателями, с наёмниками, которых он не вправе вести на нашу территорию, а заодно узнать, не кроется ли за этим 'невинным' отрядом что- нибудь похуже.
А жаль. Мы прощаемся, отойдя в сторону и мне ужасно жалко расставаться с первым иритом, с которым я так хотел бы побрататься. Если бы не разница наших сословий! Меня эта мелочь мало волнует, принца, похоже, тоже, поэтому мы говорим о встрече. А ещё я передаю привет своему сердцу, оставшемуся сзади.
Наконец, он суёт мне в руку свёрток, который надо отдать лично Каргу Обгорелому и уходит к своим баранам, которые без оружия выглядят так безобидно.
А мы начинаем выходить на снег.
Домой.
ВСТРЕЧА
Трёхдневный переход сделали за два. Шли по дороге, так было ближе. Ноги сами летели домой к родителям, поэтому перекусывали холодными лепёшками и запивали их водой, почти не отдыхая. Каждый видел перед собой лица родных, а сзади оставались враги, рожи которых слились в один мерзкий образ, встретив сейчас нашу группу, можно было брать её в плен без боя, настолько мы вымотались.
И у меня не было никаких командирских сил остановить разведчиков, они бы просто не послушались сейчас, послали бы подальше и ушли бы неизвестно, куда, а сам я так выдохся, что чуть не пропустил поворот к нашему клану, место было незнакомым, и я понял, что это оно только по вызубренным приметам, да по рельефу местности.
Первую ночь спали, вповалку, без всяких караулов, у каждого, и у меня тоже, появилась полная уверенность в том, что столько приключений - достаточная гарантия того, что ничего страшнее дождя с нами больше не случится, ибо сколько же можно? Встали рано и ушли, когда ещё было темно.
Вторую ночь, которая стала догонять на спуске в долину, мы вообще проигнорировали, самые глазастые кричали, что уже видят огоньки вдалеке. Не спать же здесь. И мы ползли вниз по тропе, держась за неё как за путеводную нить, сбиваясь, возвращаясь, ругаясь при этом безо всякой злобы, многие падали, спотыкаясь, им помогали подняться, от истощения нарушалась координация движений, мутнело в глазах, но дом был впереди, и это не давало никому возможности расслабиться и сдаться.
Первые признаки того, что мы всё-таки дошли, прозвучали перед выходом в долину, когда спуск, наконец, закончился проходом в охранной башне, и мелькающее пламя одинокого факела резануло после темноты по глазам.
- А ну, это!.. Стоять! Кто идёт-то?
- А ты кто? Дядя Кергач, ты, что ли?
- Я то? Это... Сторожевой пост, вот кто! Дядя!! Ну, стоять!
- Ребята, стой!.. Ты что, Кургач, не видишь, свои, разведчики, идём с похода! Да не свети ты в глаза!
- Это... Ладно заливать, салага! Разведчики ещё в клане Огня сидят, с девками лапаются, а вот ты тут откуда ночью?.. Не свети ему, ишь, цаца какая! Может ты лазутчик вражий?
- Да ты что, рог аргачий говоришь такое? Нашивок не видишь, или лица не узнаёшь?
- Нашивки и перешить можно. А лица у вас и мама родная не узнает, а ну, стоять, паршивец мелкий, сейчас старший придёт, разберёмся, откуда у вас нашивки!
- А откуда ты знаешь про разведку?
- Это... Да уж не от стервятников. И не от ветра! Гонец был давеча, всё рассказал, послание принёс вождю. Сказал, живы, скоро выйдут домой. Так что стойте, парни, не злите меня.
Я не стал ждать 'старшего', что, конечно, являлось грубым нарушением дисциплины, но объяснять ему, что это мы, и что мы пришли раньше, было так глупо, что я просто закрыл воина колпаком и скомандовал двигаться. Молодцы поплелись вперёд как сомнабулы, временно ослепнув от света факела, но здесь уже шла широченная тропа, хорошо заметная даже в полной темноте.
Сзади полетели крики и угрозы, но это были свои, родные крики, к тому же, мы никому не сделали зла, а просто шли домой. Вскоре спереди тоже стали расцветать огни факелов острыми точками, видимо сторожевой пост сумел освободить своего бойца и передать сигналы о нарушителях, нам вся эта возня была абсолютно до факела, была только одна мысль: 'Вперёд!'
Крики начались снова, только уже спереди, когда на фоне звёзд затемнела перед глазами лента стены и выросли по бокам черные башни, но мы ползли, не замедляясь и вскоре упали в руки отцов, которые, выскочив в темноту первыми, безо всяких объяснений узнали своих 'малышей', волнение за которых давно уже превысило всякий порог родительской терпимости, схватили их корзины и обняв за тело, потащили по кельям, поэтому последнее, что я успел сделать - это дать команду немедленно собрать все корзины к нам, после этого уже ничего не помню, только крепкие руки отца, потом нежные - матери и ощущение счастья.
Нас таскали бесчувственных, как туши мяса, полоскали в горячей воде, одевали в чистое, мамы вытирали слёзы, разглядывая остатки крови, рваную одежду, и невиданную до этого обветренную худобу своих 'маленьких' возмужавших сыновей. Их руки смазывали мозоли и потёртости на всех частях тел, а между всем этим действом слонялись взбудораженные родственники и соплеменники, желавшие своими глазами увидеть то ли героев, то ли изгоев, и помочь, поговорить о событии, слухов о котором было больше, чем новостей за год. Но нам было не до разговоров.
Придя немного в себя, и поймав момент, пока матери не было, я всунул отцу в руки золото из корзины Варлона и попросил спрятать пока вместе с арбалетом. Трудно передать и описать выражение глаз этого простого воина, когда он понял, что ему дают, но спорить не стал, видимо объём необычного превзошел порог его восприимчивости, а просто ушел с мешками в дальний угол и там шуршал, пока я одевался. Матери мы вообще о ценностях ничего не сказали. После еды я уснул замертво.
Утром пробежал дежурный, нас всем отрядом вызвали к Большому Вождю, и не в первый уже раз встреча с ним не обещала ничего хорошего. Пришлось согнать с постели сестрёнку, обнюхивающую мой
