Наклонившись, я проверила пульс, он едва прощупывался. Пьян мужчина не был, потому что запаха алкоголя я не чувствовала. Был другой, очень знакомый запах, вызывающий смутную тревогу.
Чтобы валяться в луже, надо основательно упиться. Человек не был бродягой и не был пьян.
— Повезло, — сказала я самой себе, встала на колени и принялась его ощупывать. Убедившись, что переломов нет, осторожно перевернула его на спину. Он застонал, веки дрогнули, а до меня дошло, что знакомый запах — это кровь.
Правая сторона лица в крови, пиджак на груди превратился в лохмотья. Свет фар был тусклым, желтым и грозился погаснуть навсегда, потому я заторопилась и поднялась с колен.
Мужчину надо было срочно доставить в больницу. Оставалась слабая надежда, что он стал жертвой аварии. Хотя трудно представить, что он здесь прогуливался, был сбит неосторожным водителем и оставлен умирать возле грязной лужи. Честно говоря, я уже тогда знала, что это… Кроме нашей больницы, вокруг ничего не было похожего на место, откуда он мог возвращаться или куда мог идти. Неосторожных водителей я здесь, на лесной дороге, за пять лет ни разу не встречала. Однако за те же пять лет я успела много чего повидать: его могли сбить где угодно, а потом привезти сюда и бросить. Найдут, значит, повезло тебе, мужик, а нет, так не обессудь.
Я пошла к машине, пытаясь решить: вернуться ли в больницу и сообщить о происшествии или везти его туда самой. Чем быстрее он там окажется, тем лучше. Неизвестно, какие травмы он получил. Счет ведь мог идти не на минуты даже, а на секунды.
Я вплотную подогнала машину к нему и открыла заднюю дверцу. Моя бабушка во время войны была санитаркой, я всегда недоумевала, слушая рассказы о том, как семнадцатилетние девчонки выносили с поля боя дюжих мужиков. Однажды я пыталась поднять своего пьяного мужа и с третьей попытки смогла лишь привалить его спиной к креслу, он тут же сполз обратно, а я махнула рукой. С той поры я только и делала, что махала на него рукой, и он как-то незаметно перестал для меня существовать. Муж обиделся (кому ж это понравится), и вот уже год мы жили врозь.
Помня тогдашнюю неудачу, я с большим сомнением вернулась к мужчине. На мое счастье, гигантом он не был. Ростом не выше меня, худой и жилистый. Я подхватила его под мышки и приподняла, с удивлением убедившись, что особых сил мне не потребовалось. Укладывать его на сиденье я не стала: время дорого, да он мог и упасть по дороге. Пришлось ему лечь на полу. Торопливо хлопнув дверью, я для начала попыталась развернуться. Дело нелегкое. Передним бампером я задела дерево. Надо полагать, машина от этого лучше не стала, ну да Бог с ней. Сейчас я думала только о том, как побыстрее довезти его до больницы. Конечно, потом станет жалко машину и досадно за свое извечное невезение. Но это лучше, чем жгучая обида, которая приходит, когда помочь ты уже не в силах, потому сейчас я и летела точно угорелая.
Над дверью приемного покоя горел неоновый свет, а медбрат Володя курил, поглядывая в темноту. Я затормозила рядом.
— За тобой что, черти гонятся? — вздохнул он.
— У нас работенка, — обрадовала я его. — Человека нашла на дороге, возможно, сбила машина.
— Хоть бы раз ты нашла чего путное, — пожаловался Брат, бросил сигарету и стал проявлять чудеса расторопности, при его комплекции и обычной лени неизменно меня удивлявшие.
Отогнав машину на стоянку, я поднялась в ординаторскую. Она была пуста. На столе горела ночная лампа, я включила верхний свет и чертыхнулась: мой элегантный костюм ярко-синего цвета был в крови.
— Не везет, так навсегда, — сказала я вслух, взяла халат и направилась в душ.
Там меня Наташка и нашла. Она хмурилась и явно нервничала.
— Плохи дела? — осведомилась я, на некоторое время высунув голову из-под струй воды.
— И никакая это не авария, — вроде бы с обидой заявила она. — Где ты его умудрилась подцепить?
— В лесу. Лежал в любимой луже.
— У него множественные пулевые ранения в область груди. Может, еще чего…
— А голова? — спросила я, принимая из ее рук полотенце.
— Ерунда. Скорее всего разбил, когда падал. Царапина. А вот грудь — это серьезно. По-моему, он давно должен был умереть. Сразу, как только схлопотал эти пули.
— Надеюсь, ты не в обиде, что он до сих пор жив? — осведомилась я, надевая халат.
— Ему всю грудь изрешетили, — не унималась Наташка. — А он держится. Прикинь?
— Да, без понятия человек, возись теперь с ним, — усмехнулась я. Наташка шла за мной и ныла:
— Ты ведь останешься?
— Я тридцать часов на ногах. Вызывай Петра Сергеевича.
— Звонят. Только ведь сегодня пятница, то есть суббота, дачный день. Мужика к операции готовят. Не можешь ты так со мной поступить…
Я плеснула в лицо холодной воды и обреченно кивнула:
— Ладно.
Петра Сергеевича разыскали под утро. Он приехал, когда операция уже закончилась. Похвалил меня с добродушной усмешкой и сказал:
— Значит, подарок из леса? Крестник то есть? Что же, если выживет, по гроб тебе обязан будет.
— Отчего ж не выживет? — обиделась я.
— Как сказал один остроумный мужчина о нашем брате: режут-то они хорошо, а вот выхаживать не умеют.
— Вы уедете? — спросила я.
— Уеду, Мариночка. Все, что возможно, ты уже сделала, а выходной — это свято. Особенно летом. Чего хмуришься? Ты ж не новичок, знать должна, что хирурги — жуткие циники. Привыкаешь, знаешь ли, когда каждый день с ножом на человека. А тебе немедленно спать. Такой красивой женщине круги под глазами строго противопоказаны.
— За красивую спасибо, а домой чуток подожду. Сами говорите: он мне вроде крестника.
Петр Сергеевич ушел, зато появилась Наташка, с бутербродами и термосом.
— Кишки от голодухи сводит, — пожаловалась она. — Выпей чаю…
— Не хочу.
— И я не хочу. А надо. Давай-ка, милая, ширнемся, как изысканно выражался мой бывший друг, ныне благородный отец семейства.
Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, а потом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство начнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.
— Что бы я без тебя делала, — туманно начала она, а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.
— То же самое, что и со мной, — с некоторой суровостью ответила я.
— Никудышный я врач. Трусливая… Надо было идти в ветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим…
— Это точно, — согласилась я. — Давай чай пить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.
— Как я не люблю дежурить одна, — вздохнула Наташка, — прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою смену что-нибудь случается… Ты заметила? Всегда… Быстрее бы лето кончилось…
— Чем тебе лето не угодило? — удивилась я.
— Так ведь отпуска… Смены черт-те какие, и ночами одна…
— Ладно жаловаться. — Я отодвинула чашку и, помолчав, спросила:
— Как думаешь, выживет?
— Выживет, — кивнула Наташка. — У меня глаз наметанный, кандидатов вижу сразу… Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву… Я его одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где-то в лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?
— Жажда жизни, — вздохнула я.
— Чего? — не поняла Наташка.
— Рассказ есть у Джека Лондона.
