прокатилось черным шаром' разоблачается догадкой героя:
' - вспомнил Нилов'.
И тем не менее следом предъявляется не животное, а осколок сравнения, метафора: 'темный шар уже катился по плотине, не прямо на Нилова, а зигзагами'.
Перед нами результат осознанной и целенаправленной работы Чехова с тропами как важнейшим средством изобразительности. Именно эти сравнения в форме творительного падежа и глагольные олицетворения приводил он в письме брату Александру 10 мая 1886 года, т. е. спустя около двух месяцев после написания рассказа, в качестве примера того, как следует создавать описания: 'В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка и т. д. Природа является одушевленной, если ты не брезгуешь употреблять сравнения явлений ее с человеч действиями и т. д.' [П.1; 242].
В этом же письме находим неявную полемику с 'собой вчерашним':
'По моему мнению, описания природы должны быть весьма кратки и иметь характер a propos. Общие места вроде: и проч. (...) такие общие места надо бросить' [П.1; 242]. Как видим, Чехов уже весьма скептически оценивает выразительные возможности подобных литературных красот. Между тем 'багровое золото' частенько сверкало в его собственных рассказах 1882 года.
Итак, использование точно отобранных деталей в сравнительных оборотах писатель относил к важнейшим чертам своего творческого метода, причем особо подчеркивал необходимость добиваться з р и м о с т и картин.
Письмо брату Александру явилось также очень ценным свидетельством изменчивости чеховских эстетических взглядов. Они действительно претерпевали эволюцию. И нам еще придется вспомнить данное письмо чуть позже в связи с олицетворениями, которые в начале 1886 года Чехов считал важным средством изобразительности.
В письме ничего не сказано о метафорах классического вида, метафорах как скрытых сравнениях. К ним Чехов прибегал неоднократно, хотя и не столь часто, как к сравнениям. В книге уже приводились и анализировались характерные образцы чеховских метафор. Для большей наглядности приведем еще один, из рассказа 'Ворона' (1885):
'На другой день утром поручик, чувствуя в голове свинец, а во рту жар и сухость, отправился к себе в канцелярию' [С.3; 435]. С.99
Ясно, что 'свинец' здесь был бы не очень понятен без опоры на расхожее выражение 'свинцовая тяжесть'. Метафорам, появившимся в рассказе 'Волк', Чехов также стремился дать опору - в им же созданных и использованных несколькими строчками выше сравнениях. Он словно чувствовал некоторую недостаточность, осколочность метафор такого вида.
Более органичными для чеховского стиля в 1886 году оказались развернутые метафорические описания, как правило, связанные с разгулом природных стихий, но и их не так уж много в произведениях писателя.
Такое описание находим на первой странице рассказа 'Ведьма' (1886): 'А в поле была сущая война. Трудно было понять, кто кого сживал со света и ради чьей погибели заварилась в природе каша, но, судя по неумолкаемому, зловещему гулу, кому-то приходилось очень круто. Какая-то победительная сила гонялась за кем-то по полю, бушевала в лесу и на церковной крыше, злобно стучала кулаками по окну, метала и рвала, а что-то побежденное выло и плакало... Жалобный плач слышался то за окном, то над крышей, то в печке. В нем звучал не призыв на помощь, а тоска, сознание, что уже поздно, нет спасения' [С.4; 375].
Этот довольно большой фрагмент многократно цитировался в исследованиях о поэтике Чехова и, видимо, еще не раз будет цитироваться как весомый аргумент в пользу тезиса о метафоричности чеховского текста.
Причем нередко обходится вопрос о соответствии данного пассажа требованию краткости пейзажных и любых других описаний, хотя это действительно одна из определяющих установок, вошедших в плоть и кровь А.П.Чехова.
Верная оценка данного фрагмента невозможна без учета времени написания рассказа, непривычно большого, если взять за точку отсчета маленькие рассказики А.Чехонте, и занимающего одиннадцать с половиной страниц.
Рассказ отразил поиски новых стилистических, художественных решений, соответствующих новым задачам. 'Ведьма', кстати, - один из первых чеховских 'субботников', опубликованных в 'Новом времени'. Работая для этого издания, сочиняя 'субботники', Чехов должен был решать и проблему увеличения объема текста.
Похожее развернутое и метафорическое описание разгула стихий находим в рассказе 'На пути' (1886), опубликованного, как видим, в том же году и в том же 'Новом времени':
'На дворе шумела непогода. Что-то бешенное, злобное, но глубоко несчастное с яростью зверя металось вокруг трактира и старалось ворваться вовнутрь. Хлопая дверями, стуча в окна и по крыше, царапая стены, оно то грозило, то умоляло, а то утихало ненадолго и потом с радостным, предательским воем врывалось в печную трубу, но тут поленья вспыхивали, и огонь, как цепной пес, со злобой несся навстречу врагу, начиналась борьба, а после нее рыдания, визг, сердитый рев. Во всем этом слышались и злобствующая тоска, и неудовлетворенная ненависть, и оскорбленное бессилие того, кто когда-то привык к победам...' [С.5; 463].
Также довольно часто цитируемый фрагмент. С.100
По объему оба описания почти равны, но рассказ 'На пути' в полтора раза больше 'Ведьмы'. Таким образом, описание в первом рассказе занимает меньшую часть общей текстовой площади.
Есть и еще один важный нюанс.
Развернутое описание непогоды из 'Ведьмы', отчасти обусловленное восприятием дьячка Савелия Гыкина, соотносится с его догадками о колдовских кознях жены, устраивающей лютую непогоду, чтобы заманить в дом путников-мужчин. И картина разгула природных сил становится метафорой неутоленной страсти молодой красивой женщины, ее стихийного, природного начала.
Рассказ 'На пути' уже не дает таких увязок описания непогоды с идеей произведения. Непогода здесь нужна как традиционный литературный прием, позволяющий свести героев вместе и заставить достаточно долго общаться друг с другом, узнать друг друга. Тесной связи с сутью рассказываемой истории развернутое описание, при всей своей метафоричности, не имеет.
Подчеркнуто метафорична вступительная часть рассказа 'Светлая личность' (1886):
'Против моих окон, заслоняя для меня солнце, высится громадный рыжий домище с грязными карнизами и поржавленной крышей. Эта мрачная, безобразная скорлупа содержит в себе однако чудный, драгоценный орешек!
Каждое утро в одном из крайних окон я вижу женскую головку, и эта головка, я должен сознаться, заменяет для меня солнце!' [С.5; 309].
Произведение написано от лица несколько экзальтированного молодого человека и, видимо, не зря имеет подзаголовок (Рассказ 'идеалиста').
И 'драгоценный орешек', и 'женская головка', заменяющая солнце, - это все стилистика героя- рассказчика, 'идеалиста'. По замыслу автора, герою предстоит столкнуться с суровой прозой, и возвышенный слог здесь характеристика героя, не знающего жизни, а не предпочтение самого писателя.
Более органичны для чеховского стиля развернутые метафорические описания, как правило, связанные с разгулом природных стихий, но и их не так уж много в произведениях писателя.
Если уж говорить о специфике таких произведений, то с учетом привходящих обстоятельств, которые, при объективном и строгом к ним подходе, могут существенно скорректировать традиционные оценки рассматриваемого явления.
Оказавшись в 1886 году перед необходимостью пересмотра своего поэтического арсенала и вновь на практике перебрав его, Чехов, не отказываясь в принципе ни от одного из тропов, сохранил прежнюю их иерархию, в которой сравнение осталось на прежней, верхней строчке.
