– Вообще-то мне всю жизнь недоставало благородства, – ухмыльнулся я. – Ладно уж, пошли!
Пирушки в обществе Хэхэльфа выгодно отличались от большинства других вечеринок, в которых мне приходилось принимать участие на своем веку: они никогда не влекли за собой серьезных последствий – никаких тебе безобразий, зато и никакого похмелья поутру. Хэхэльф был на редкость сдержанным и уравновешенным типом, и все мероприятия, проходящие при его участии, тоже отличались сдержанностью и уравновешенностью – дай мне волю, я бы всю жизнь имел дело исключительно с такими ребятами!
Хорошее самочувствие утром мне очень даже пригодилось, поскольку Хэхэльф бесцеремонно разбудил меня – до сих пор он не позволял себе таких издевательств над живым человеком, хотя сам был ранней пташкой! – и потащил в порт, аргументируя свое антигуманное поведение в высшей степени эмоциональным заявлением, что я, дескать, не имею права пропустить такое зрелище.
Зрелище было то еще, что правда, то правда! К пристани причалило сомнительное плавсредство, гордо именуемое пиратским кораблем. Я сразу заметил, что это не то судно, на котором я в течение десяти суток отбывал каторгу: на ярко-алом парусе не было злодейского солнышка, и вообще никаких рисунков. Впрочем, дизайнерские ухищрения и не требовались: самое главное украшение всех времен и народов и без того имелось на этом корабле. Украшение представляло собой здоровенного дядю – я не сомневался, что его рост больше двух метров – оставалось только понять на сколько больше. Комплекция великана полностью соответствовала моим представлениям о богатырском телосложении – на мой вкус, его грудная клетка могла бы быть слегка поуже – просто для того, чтобы это чудовище немного больше походило на человека. Сей уникальный экземпляр обладал роскошной гривой спутанных темных волос, усами-батонами и всклокоченной бородой. Одет он был в шикарные клеша, такие же ярко-алые, как парус его корабля. Богатырский торс представал перед восхищенными зрителями во всем своем первозданном великолепии: дядя не потрудился надеть рубаху – впрочем, возможно он просто не смог подобрать подходящий размер. Великан был бос, но лапти у него все же имелись: они висели на его бычьей шее, как некое экзотическое ожерелье. В довершение ко всему дядя был вооружен топором, размеры которого превосходили даже нечеловеческие габариты самого пирата: топорище напоминало телеграфный столб, а лезвие было величиной со средний холодильник.
– Фак тую мэмэ! – пробормотал я – а ведь у меня даже в мыслях не было каламбурить, просто не нашлось других слов, чтобы адекватно описать свои впечатления.
– Ну что, не зря я тебя разбудил? – спросил Хэхэльф. У него был такой самодовольный тон, словно сие прекрасное видение было делом его рук.
– Зря, – вздохнул я. – Мне снился такой чудесный кошмарный сон про конец света, все было просто замечательно, а ты привел меня смотреть на это чудовище… Я же теперь, чего доброго, заикаться начну! Что это?
– О, это настоящая живая легенда Хомайского моря! – усмехнулся Хэхэльф. – Пучегор Пучегорович, единственный страмослябский пират, который может позволить себе роскошь зайти в Сбо. Славен тем, что неоднократно брал купеческие корабли на абордаж в одиночку, пока его команда отсыпалась после какого-нибудь очередного праздника. Самый страшный из всех морских разбойников, которые когда-либо поганили воды Хомайги.
– Я заметил, что самый страшный! – фыркнул я.
– Будешь смеяться, но он не только самый страшный из страмослябов, но и самый разумный. С ним можно иметь дело. Он даже на кунхє немного говорит. И никогда не нарушает данное слово, что даже среди приличных людей большая редкость. Поэтому у нас с ним что-то вроде вечного перемирия. Конечно, если Пучегор встретит кого-нибудь из нас в открытом море – тут уж или удирай, или сдавайся. Но в Сбо он поклялся не бузить, ну а мы дали слово, что не будем потрошить его корабль и тягать его на суд старейшин Халндойна, если он решит зайти в наш порт. Думаю, поэтому капитан Плюхай упросил его отправиться к нам и произвести обмен пленниками. Самому Плюхаю здесь бы не поздоровилось!
Знакомые мне обаятельные мордовороты из хэхэльфовой команды тем временем привели связанного по рукам и ногам Давыда Разъебановича. Тот был трезв, а посему донельзя мрачен, но увидев своего коллегу, тут же понял, что тяготы плена закончились и начал неуклюже подпрыгивать на месте, наглядно демонстрируя свою радость. Из его сладкозвучных уст изверглось нечленораздельное, но задушевное бормотание: етидреный хряп, Пучегор Пучегорыч, ибьтую мэмэ, утьвлять, Пучегорыч!
– Сейчас слезу пущу, – усмехнулся я. – Что ж, по крайней мере, одним счастливым человеком в мире стало больше! Вернее, двумя: полагаю, твой кузен еще счастливее, чем сие создание.
– Не думаю, – серьезно возразил Хэхэльф. – Если учесть, что ему никогда не суждено найти свою кумафэгу…
– Все суета сует по сравнению со страмослябским пленом, – возразил я. – Если бы мне предложили на выбор: провести еще десять дней наедине с этими пупсиками, или несколько лет побираться под дверью самого захудалого трактира в Сбо, я бы не раздумывал ни минуты!
– Вряд ли Бэгли с тобой согласится, – заметил Хэхэльф.
– Ты нервничаешь? – осторожно спросил я.
– Не то чтобы… Он, конечно, наверняка догадывается, что его кумафэга вряд ли осталась на страмослябском корабле – ну и пусть себе догадывается! Доказательств у него нет, и никогда не будет: у нас в Сбо умеют молчать, особенно те, кому удалось прикупить небольшой запасец краденой кумафэги за четверть обычной цены… Но, будь моя воля, я бы предпочел не встречаться с Бэгли в ближайшее время, что правда, то правда!
Бородатые соратники великана Пучегора, тем временем, привели хмурого встрепанного Бэгли. На его мрачной физиономии не было и тени благодарности – скорее уж наоборот. Обмен пленными проходил чинно и церемонно – почти в точности так же, как в многочисленных кинофильмах про шпионов, где враждующие державы решают обменяться своими Джеймсами Бондами – во имя хэппи-энда, торжества демократии и мира во всем мире, заодно. Обоим пленникам развязали ноги, но руки на всякий случай оставили связанными, и они зашагали навстречу друг другу. Смерили друг друга презрительными взглядами, Давыд Разъебанович не упустил возможности лишний раз порадовать мой слух раскатистым: куляй на хур, пудурас, Бэгли благоразумно промолчал, только еще больше насупился, и узники совести заторопились – каждый навстречу своей свободе.
– Ну хоть теперь-то вы меня развяжете? – сердито спросил нас Бэгли, как только оказался рядом с нами. Даже не поздоровался, между прочим!
– Не вопрос, – спокойно согласился Хэхэльф, доставая из-за пояса коротенький острый кинжал.
Тем временем страмослябские пираты наглядно демонстрировали нам, как нужно вести себя в таких душещипательных ситуациях. Пучегор заключил в объятия спасенного земляка и захохотал так, что земля задрожала под нашими ногами, а паруса всех кораблей, стоявших в порту, вздрогнули как от порыва свежего ветра.
– Люди вон радуются, что все хорошо закончилось, – с упреком сказал я мрачному Бэгли. – Бери с них пример, дружище!
– Пошли, угощу тебя стаканчиком вина, родич, – предложил ему Хэхэльф. – Сам понимаю, что спасибо от тебя не дождешься, ну да ладно, обойдусь!
– Где мой сундук с кумафэгой? – сурово спросил Бэгли, когда мы устроились за дальним столиком маленького уютного трактирчика на окраине Сбо. Идти сегодня в один из богатых портовых трактиров было чистой воды безумием: в центральной части города веселился Пучегор со своими соратниками. Я подозревал, что эти бравые ребята даже в самом миролюбивом настроении способны разнести все в клочья, но Хэхэльф утешил меня, сообщив, что хозяева портовых трактиров уже давно приноровились к форс-мажорным обстоятельствам, которые нет-нет, да случаются в Сбо: они берут со страмослябов такие деньжищи, что отремонтировать мебель и вставить в окна выбитые стекла будет
