вдруг возник серый котенок. Такой же, как жил у них дома, ничем не примечательный, с темными полосками, белыми тонкими усами и круглыми глазенками зеленее молодой травы. Котенок карабкался куда-то вверх, и Младенец смотрел на него, а Питер, смешавшийся и обескураженный, глаз не мог отвести от картины. Обычный котенок имел часть в Святом Семействе. Обычного котенка мастер Лукас почтил своей волшебной кистью. Не ангел, не единорог, не птица небесная — глупейшая и обыденная тварь земная веселилась как равная рядом со Христом. Лукас, уже взявшийся писать золотом тонкие нимбы ангелов и золотые волоски в их кудрях, хитро покосился на обалдевшего Питера и одним махом пририсовал к лилейной ручке одного из ангелочков сияющую нить с бантиком.
Тогда его это обожгло и одновременно окатило благоговейным холодом, словно небо показалось из- за старой занавески. Сейчас бы он, старик, только усмехнулся: шалопай был мастер Лукас, не мог, чтоб кто-нибудь им не восторгался — хоть девка-красавица, хоть младший ее братишка, дурак дураком. А вот отец Бальтазар разозлился не на шутку, заставил бантик убирать, хорошо еще, против котенка ничего не сказал. Но Питер-то все равно помнил, и всю жизнь помнил, и показать мог всегда: вон она, эта ниточка, спускается из-под потолочной балки, где сидит ангел в белой рубашке. Уже когда Лукас Кранах ушел давно и картина висела себе в церкви на гладкой каменной стене, а Питер готовился принять сан, зашел у них разговор с отцом Бальтазаром о дурацком Лукасовом бантике: грех или нет — эта полуязыческая, наивная вера, привязывающая к небесам земное со всем его скарбом, хлебами, кошками и тряпками. Вот мейстер Альбрехт — он бы понравился отцу Бальтазару, это уж точно. И от Мадонны его тот бы никогда не отказался, куда там! На следующий же день и краски бы раздобыл, и все потребное — лишь бы не передумал великий Дюрер, уж он-то наверняка до шалостей бы не опустился, равно как и с глупым мальчишкой разговоры разговаривать погнушался бы. Наверное, это и правильно. Есть кому золотые короны, суд, и честь, и всякое великолепие. Есть столицы и королевства, силы, престолы и власти. Мир пожирают войны, шьют-кроят невзгоды и бедствия, чтобы потом явились новые царства, величественней прежних, и так же пали. А в Мартенбурге, тихом городке, все не о том, все не так.
Тем временем сумерки совсем сгустились, в ночном небе проклюнулись неяркие звезды — к ночи прояснело. Идти пора, хватит сиднем сидеть. Вот о чем и быть ближайшей проповеди: святая красота малых сих, преображение и благодать. Правы кошки или нет, но город спасается.
Саша
«„Святой Флориан, покровитель цеха бондарей“. Размер: 65x115 см, основа — липовая доска, техника — масло, состояние основы удовлетворительное, состояние грунта удовлетворительное…»
«А мощный ты дядя, святой Флориан! — так думает Саша, рассматривая румяное широкое лицо, обрамленное короткой бородкой и густыми, стриженными в кружок волосами. — Выпивоха ты был и гуляка. И подраться не дурак — нос-то ломаный. И звали тебя Мартин, к примеру, а то Губерт. Была у тебя жена — здоровая такая баба, и штук пять белобрысых детишек. И был ты, Губерт-Мартин… да нет, пока не старшиной цеха, зато наверняка женат на дочке старшины. Ну потом и ты до старшины дорос, конечно. Художника, надо думать, не обидел, потому что рожа у тебя добродушная и на скареду ты не похож. А из старшин самый желчный обязательно намекнул, что мало святости в таком святом».
Она провела кончиками пальцев по доске — трещины, легко различимые глазом, осязанию не давались — и вернулась за ноутбук: «…растрескивание красочного слоя в пределах нормы, отслаивание красочного слоя отсутствует, наличествуют поновления, датированные серединой XVII века: усилен цвет и прописаны складки одеяния, дописана меховая отделка плаща. Последние реставрационные работы проводились в 1957 году и включали в себя укрепление доски с изнанки, промывку и регенерацию лакового слоя. Расчистка новых записей не производилась».
«Je t'aime moi non plus…» — интимно промурлыкал телефон. «Да, дорогой, и я тебя». Саша нажимает на зеленую трубочку.
— Я имею удовольствие беседовать с барышней Эрхарг? С вами говорит некто Феликс Либерман, у которого вы пять лет назад слушали «Искусство Возрождения» и «Маньеризм». Я помню, слушали, не прогуливали, хотя постоянно рисовали всякую чепуху!.. — (Саша на секунду даже прекратила штриховать окошко готического домика в блокноте.) — Вы уже подумали: где этот старый козел Либерман взял мой личный номер и чего ему нужно? Так вот, этот старый, но компетентный козел хочет вам сказать, что предисловие к каталогу выставки писать-таки именно ему. И он точно знает, что работы из этого захолустного Мартенбурга везти и описывать будете именно вы. Скажите мне, дитя, там что, в самом деле есть неизвестный Кранах или ваш бургомистр хочет выбить жирный грант?
Саша проглатывает удивление и солидно отвечает, что да, бургомистр, конечно, хочет жирный грант, но Кранах тут и вправду есть. Совсем молоденький, подписан Лукасом из Кронаха, стилистика еще наивнее, чем в «Бегстве в Египет». Как раз сегодня она его осматривает и описывает, а завтра приступает к упаковке.
— Дитя, вы возрождаете меня для жизни. Привезите сюда Кранаха невредимым, и старый скряга раскошелится на кофе. Даже с пирожными и коньяком. Если захотите. А если откопаете мне какую-нибудь колоритную легенду, связанную с картинами, можете рассчитывать на обед в «Barenschenke Bierbar».
— Учтите, герр Либерман, у меня очень хороший аппетит.
В трубке смешок:
— Тогда найдите две легенды. Сами понимаете, без изюма и орехов каталог — не каталог, так, маца сухая, а мы должны на выходе иметь приличный штрудель. И зачем зря тянуть — все уже составленные сопутствующие документы скиньте мне на почту, не сочтите за труд. Вы уже пишете мой адрес?
Две легенды. Саша улыбнулась и открыла файл «Богоматерь с кошкой». Сопроводительный текст составлен ею по всем правилам: он пресный, как галета (маца сухая), и точный, как палата мер и весов. История статуи скопирована из хроник Мартенбурга, не зря сидела, разбирала крючковатые готические литеры.
«Вот так и рождаются бренды, — думает Саша, — кошки — лучшая реклама. Все любят истории про котиков». И вспоминает, между прочим, что при ратуше живут аж три кошки. И все как прописано — серые и полосатые.