беду.
А Даниэль с радостью думал, что впереди его ждет еще столько интересного и неведомого, что путь далек, а мир вокруг него полон чудес.
И действительно, еще без малого два года добирались они до Франции, останавливаясь на пути в десятках городов. И повсюду люди, встречавшие его любимого Слона, изумлялись ему и от этого изумления делались и мудрее, и радостнее, и благодарнее Создателю за то, что созданное им никогда не перестанет их изумлять и радовать.
ВСЕ ВСЕХ ВИДЯТ
У Свина ярко-зеленый ирокез, расписанная вручную куртка, майка с тщательно прорисованными потеками крови вокруг нарисованных пулевых дырок, и весь он такой стильный рафинированный панк из тех, что дома обедают на белой скатерти, моют за собой посуду, а потом идут и срут на Красной площади. И я веду его к себе домой. Попрошу папу сварить нам того самого кофе, ну, с розовыми бутончиками. Если папа, конечно, дома.
А вот мама дома, работает она там. И мы со Свином как раз об этом и говорим. Свином он сам себя назвал в честь того еще Свина, но вообще-то он не похож. Он похож на мультяшку.
— Так ты чего, погоди, мать у тебя, что ли, дома? Офигела? Да ее же от меня столбняк хватит.
— Размечтался, — говорю я Свину, — она решит, что ты мой воображаемый друг. У нее у самой сейчас, наверное, русалка сидит.
— Русалка — это училка по-русскому? Так сейчас уже не говорят.
— Русалка — это русалка. — Я достаю магнитный ключик и тыкаю в домофон.
Мама в студии, пишет. Вопреки ожиданиям, у нее не русалка, а что-то вроде тени, клубящейся в кресле. У тени ясно видна шляпа и руки, а в руках — вполне реальная книжка, моя, между прочим, «Алхимик» Коэльо, уж не знаю, кто из нас ее выдумал, но читать ее я уже начала.
— Э-э, — взвыла я с порога, — а чего он мою книжку читает?
— Солнце мое, — ласково отозвалась мама, не отрываясь от холста, — ты все равно сейчас читать не будешь, ты с другом, а книжка беленькая такая, мне было нужно белое пятно. Да и нечего тебе читать такие глупости, вон, Борхеса возьми.
— Ы-ы-ы… — промычал Свин, — а это чего это?
— Не бери в голову, — посоветовала я. — Пошли пожуем чего-нибудь.
В холодильнике нашлись котлеты — это значит, бабушка где-то поблизости, — и торт, значит, вместе с дедушкой. А вот маринованных огурцов нет, значит, папы еще нету, он их всегда притаскивает. Мы перехватили по бутерброду с котлетой, и я утащила Свина к себе, уроки-то никто не отменял.
— Рулезно у тебя тут, — покрутил головой Свин, — это чего, все мама твоя рисовала?
— Это мы с ней вместе. Ну, за математику?
Не успели мы расположиться, Свин — на диване, я за столом, как дверь скрипнула, и в нее просунулся длинный нос Джона Леннона:
— Excuse me, haven't you ever seen my Lucy?
— Granma in mother's room, I hope, — ответила я, — and I have seen her once or twice.
— Thanks. — Нос исчез.
— What does it mean? Тьфу, черт, я хотел сказать, какого черта это было? Это чего, Джон Леннон?! Его же убили.
— Это бабушкин Леннон, — объяснила я, — ну, она же у меня старая битломанка, еще с шестидесятых.
— Так, — насупился Свин, — чего-то я не понимаю. У мамы твоей сидит в кресле какая-то хрень. Бабушку разыскивает Леннон. И я теперь у тебя воображаемый друг.
— Погоди, ты еще не видел, чего папа с дедушкой вытворяют. Вот как раз они сегодня собирались винду переставлять, это будет круто. Как ты думаешь, зачем дедушке торт?
— Зачем может понадобиться торт? К чаю, что ли?
— Ну да, к чаю. Но не для еды. Ну ладно, пока их нет, ты мне объясни, что ли, задачку, чего-то я не понимаю.
— Да ну, там же все просто! — Свин мигом отвлекся, загорелся и нырнул в цифры по самые уши.
Когда мы закончили и математику, и химию и даже успели провести парочку рискованных опытов с моими реактивами, оказалось, что папа и дед давно дома, из междверья доносятся невнятные вопли и бормотание.
— А вот теперь пошли подсматривать. — Я оторвала Свина от исписывания невидимыми чернилами его дневника и потащила в коридор.
Вовремя успела! Там как раз дед вызвал Билла Гейтса и готовился залепить в него тортом. Билл Гейтс, заранее готовый к экзекуции, стоял понурясь. Папа, не обращая ни на что внимания, быстро шелестел о чем-то по клавишам.
Хрясь! Торт влетел в лицо Биллу Гейтсу и стек на пиджак, компьютерный магнат вздохнул, счистил пальцем крем с носа, облизал палец и исчез.
— Эх, как на душе все-таки легчает сразу, — отряхнул руки дед и повернулся к сыну: — Юр, а Юр, мы кофе-то пить будем? Вон, гляди, и молодежь повылезала.
Свин выглядел разочарованным. Он уже начал привыкать к эффекту, который неизменно производит его зеленый аутентичный ирокез на старших, и на тебе. С такими титанами ему не сравниться.
— Да ты не расстраивайся, — похлопала я его по плечу, — щаз дед папу из-за компа вынет, и тебя ждет самый вкусный кофе на свете. Джинн Абу-Али-ибн-Хусейн другого не варит.
— Знаешь, я, пожалуй, кофе ждать не буду, — мрачно сказал Свин, — увидимся в школе.
— Ну чего ты? — расстроилась я.
— Да ничего. Пойду я.
Покидал книжки в мешок, поправил ирокез перед дверным зеркалом и вправду ушел.
Вот дурень.
Кофейника хватило и на бабушку с дедом, и на родителей, и на меня. Бабушкин Леннон и мамин Тень успели уже исчезнуть, папа выдумал себе только кота-бегемота, потому что устал на работе, а коту кофе без надобности.
— Ну чего грустишь, дщерь? — Папа поплескал остатком кофе в кофейнике. — Где твой друг-то?
— Ушел. Обиделсо.
— Не выливай, о достопочтенный повелитель волшебных устройств, — раздался голос из кофейника, — я сам здесь выпью.
— Как скажешь, Абу-Али. Так выдумай его заново, — это уже мне.
— Ты чего, он настоящий! Мы в одном классе учимся, это же Свин, ну, Славка Морозов. — Тут я тоже обиделась. Тоже мне семейка Аддамс. У других нормальные семьи, мамы воображаемых друзей не видят, папы ругают за бардак, дедушки не понимают в компьютерах, а бабушка вяжет носки, а не отплясывает с былыми музыкантами. Вырасту большая — всё всем запрещу.
И тут в дверь позвонили.
Я пошла открывать. За дверью верхом на толстой розово-зеленой свинье сидел донельзя довольный Свин. Свинья подняла на меня мелкие глазки и подмигнула:
— Ну, я подумал, а чего я тут буду стесняться. А кофе не осталось?
