ПОЛКОВНИК И ПАННОЧКА
Гай Грыцюк, полковник Воздушных Сил, выборный от округа Манивцы, очень аккуратно пренебрегал обязанностями. Он поступал так каждое утро, кроме выходных и тех двух дней в неделю, когда читал лекции в Школе Воздухоплавания. Свежий после крепкого сна, зарядки и обливания холодной водой, в парадной форме летчика, при всех наградах — скромно, колодочками, — полковник садился на веранде, благо мягкий климат Манивцов тому способствовал круглый год, и ждал. Пускал ароматный пар горячий настой душицы и мяты, точила прозрачный сок нежная домашняя колбаска… но полковник не спешил завтракать. Обычно вскоре на углу улицы появлялась пани главная секретарка Думы. Она следовала на утреннее заседание. Останавливалась за низкими кустами бирючины, здоровалась и протягивала через изгородь повестку дня. Пока полковник читал, остро оглядывала веранду и сельский завтрак: «Пан полковник, конечно, и сегодня пренебрегает?» Грыцюк вежливо кланялся, не поведя ни бровью, ни усом, возвращал повестку и всегда очень спокойно и даже кротко отвечал: «Так точно, дорогая пани секретарко, пренебрегаю». На том они расставались, и полковник выпивал наконец чаю. Затем он раскуривал трубку и, попускав немного дым в сиреневое утреннее небо, возвращался в дом.
На заднем дворе, выходившем в луга, в хорошем каменном амбаре у него была устроена мастерская.
Там пана полковника ждал второй завтрак — покрепче, чтобы сил хватило на добрых полдня: каша, молоко в глиняной кружке, свежий хлеб. И много работы, до самого вечера.
Полковник Грыцюк собирался лететь на Луну.
Он давно об этом мечтал. Еще совсем молодым в ночных полетах навсегда запомнил, как растет, приближается белый круг с переменчивыми тенями на нем, если удерживать руль высоты. Но маршрут… но запас горючего… но бурный на таких высотах воздух… но… но…
Потом были боевые вылеты, Луна стала опасна, ее предательского спокойного света летчик Грыцюк должен был избегать. После войны снова получалось так, что его всегда кто-то ждал: грузы, почта, люди. Теперь вот жизнь разлилась покоем, только заседатели-законодатели попытались вонзиться шипом в задницу, но не тут-то было.
Полковник точно знал, чего хотел.
В мастерской у него в две стены шли полки с книгами по воздухоплаванию, с научными журналами, переплетенными по выпускам в синюю кожу. Самодельный прибор зловещего оружейного вида нацеливался в небосвод — и самодельным он звался только потому, что не был куплен готовым: детали для него по заказу пана Грыцюка изготавливались на лучших заводах Охримании и Венделандов, да потом еще приезжал специалист, собирал и налаживал. В тихих Манивцах появление чернокожего человека произвело большое оживление: среди стариков и старух — полусуеверное, среди молодежи — опасливо-любопытное, а манивчане средних лет были довольны тем, что пиво иноземец пьет, колбасой с чесноком закусывает и не морщится, а в «дупеля» в свободное время играет, как честный и свой, да так, что только стол не разваливается. Правду сказать, в «дупеля»-то он с соседями только раз и поиграл: заморское время дорого, а деньги свои и чужие полковник считать умел.
Кроме книг и научных приборов, вычислителя и ящиков с записями, было там место и для небольшого горна, и для универсального станка, и для сварочного аппарата. Свободное же пространство занимала вот уже многие недели растущая конструкция аэростата. Как пчелиная матка в ячейке королевских сот, пряталась она в лесах, в тонкой зеленой сетке, которой для пущей безопасности полковник затянул свободные пространства между балками, но, внимательно приглядевшись, можно было различить внутри нечто, напоминающее не то корзину для цветов, не то цветочную же чашечку.
Полковник постоял немного у сооружения, оглядывая его придирчиво, обошел вокруг и заглянул в смежную комнатку.
Там под большим выходящим на юг окном стояла швейная машинка. Пол вокруг нее, чисто подметенный, устилали волны крепчайшего сурового шелка. Белого. Полковник вычислял, высчитывал и решил: белому шелку быть. В самом сердце этих волн твердой рукой вела строчку панна Дарина, домоправительница.
— Панна Дарина, доброе утро.
— Доброе утро, пан полковник.
Не слишком уже молодая, панна несколько лет заведовала домашним хозяйством полковника, а когда он начал строить летучую машину, приняла в будущем полете живое участие и вызвалась, кроме обычных своих дел, сшить оболочку для аэростата. Полковник нарадоваться не мог, глядя, как спорится у нее работа. Так каждое утро и шло уж много недель: сначала пани секретарка с повесткою, потом завтрак, потом «доброе утро, панна Дарина» — и за дело.
Манивчане полковника Грыцюка не то чтобы боялись или не любили — напротив, относились с уважением к его геройскому боевому прошлому и к давности его славного рода. К пренебрежению им депутатскими обязанностями были весьма снисходительны: сроду не бродил в Манивцах политический дух, а что водопровод работает и школьную крышу починили — то и хорошо. Но вот то, что полковник у себя дома некими тайными трудами занят, для чего к нему чернокожие люди приезжают, отчего из сарая на всю округу ухающие звуки раздаются, и по какой такой надобности повозками добро привозят — и куда девают, например, керосин, или новенькие рельсы, или канаты целыми бухтами… это все манивчан настораживало. Городской голова приходил к полковнику, пили на веранде и чай, и что покрепче, полковник показывал — не вдаваясь особо в подробности, но и секрета из своих целей не делая — мастерскую и приборы. Объяснял, что занимается исследованиями в области воздухоплавания. Но и это не успокоило общественность. Воздухоплавание — это, конечно, славно, но летать на Луну — это ж, помилуйте, детская выдумка, блажь, вон иные тьмутараканские ученые считают, что Луны и нет совсем, одна видимость на сфере небесной, да и пользы от этого никакой, даже если бы и не видимость, а в самом деле Луна… По этой причине добрые манивчане избегали полковничьей усадьбы сами и детям заказывали поблизости играть. Мало ли что, вдруг и вообще. Оттого в последние полтора года пан Гай сделался в некотором смысле затворником. А затворник, у которого по хозяйству управляется особа хотя и не юная, но все еще красивая, статная, расторопная и молчаливая, — это уже почти совсем подозрительно: в прежние времена сказали бы — колдун и ведьма. А в нынешний просвещенный век только вздыхали: странный у нас выборный, и хозяйка у него того… этого…
Так что чаще всего из местных жителей у калитки полковника бывал почтальон. Раз в неделю с «Ведомостями Манивецкого края», дважды в месяц — с научными журналами со всего света, тяжеленными, без ярких картинок, время от времени — с бандеролями и квитанциями на посылки. А сегодня с повесткой пришел.
— Повестка вам, пан полковник, распишитесь отут, будьте добры.
Грыцюк расписался, не ожидая ничего хорошего. Прочел бумагу, сердито хмыкнул.
— Вот, панна Дарина, остаетесь на хозяйстве, — сказал, входя в мастерскую.
Домоправительница отвечала:
— Да я ж и так все время на хозяйстве, пан полковник. Что у вас там?
— В Лебедянь вызывают, в самую столицу.
— Вызывают? — Панна Дарина перестала качать педаль, подняла от шитья чуть покрасневшие глаза.
— Ответ держать, — сердито сказал полковник. — Почему это я обязанностей выборного лица не исполняю.
— И что… накажут они вас?
— Да помилуйте, моя панна! Ну самое большее — выведут из списка выборных, ну так мне того и надо. Я ведь этой обязанности не искал, держава решила, что пан Гай Грыцюк за народ воевал в небе, так и на земле теперь пусть повоюет. А я ведь что, за школу или, там, за водопровод наш — голос отдавал, но сидеть целыми днями, насчет ихних фондов да подкомитетов балагурить и народные деньги по разным карманам рассовывать — слуга покорный… Да что это я оправдываюсь, в самом деле!
— Вы, пан полковник, поезжайте спокойно, — отвечала домоправительница. — Я за вас помолюсь. А
