– У тебя сколько?
– Рубльдвадцатьпять. А у тебя?
– Целых два.
– Думаешь, нам хватит?
– Ну что ты дёргаешься? Испугалась – так и скажи.
– И ничего не испугалась. Только а вдруг там контролёр?
– А мы скажем – родители пошли в соседний вагон к знакомым.
– А вдруг там милиционер?
– Ну и что, мы же не пьяницы и не воры какие-нибудь.
– А вдруг там... Вдруг там цыганы с мешком?
– Цыганы днём не заберут, что они, придурошные?
– А вдруг там хулиганы?
– Хулиганы в дизелях не ездят.
Проползает длинный товарняк, погромыхивая цистернами с чем-то опасным, гудя, проезжает дрезина. Семафоры смаргивают с жёлтого на красный. Прибывает мариупольский, потом – минский, в окнах скучные лица, плещутся занавески, стоянка десять минут, дядьки в шлёпках бегут за пивом, им командуют вслед – семачек купи, мужчина; местные старушки в цветастых халатах продают пирожки, бумажные, в красных и чёрных подтеках кульки с паречкой и черникой, молодую картошку, пучеглазых чебурашек с шерстяными влажными ушами и духи «Ароматы полей». Отбывает минский, прибывает сочинский.
– А скажи ещё раз, как мы поедем.
– Я сто раз говорила уже – дизелем!
– И что?
– И всё. Сначала до Будо-Кошелёва, потом до Гомеля, а потом уже Африка.
– А дедушка говорил, они только до Гомеля идут.
– Это обычные – до Гомеля. А наш – до Африки. Главное, его не пропустить.
Сочинский отбывает, тяжело виляя хвостом. На переезде поднимается шлагбаум, и усатая тётка уходит в свою будку пить чай, не выпуская из рук жёлтого флажка. Небо бледнеет – как будто его штрихуют белым мягким карандашом. На колено садится божья коровка. С улицы, где за заборами пионы, помидоры, брезентовый гамак и фантиком от ириски заложенная книжка, кому-то кричат – Юлька, обедать, суп стынет!
– Твоя бабушка.
– Да слышу я!
– Ну так что, пойдём?
– Пойдём.
Они отлепляются от скамейки, обходят опасных коз, крапиву и канаву с остатками вчерашнего ливня.
– Не реви! Подумаешь – не успели. Завтра уедем.
– Честное октябрятское?
– Да чтоб мне не сойти с этого места!
У кромки асфальтовой дороги они оборачиваются. Красный дизель, перестукивая, медленно уходит на мост – через Днепр, через овраги, деревни, кукурузные поля, перелески, и дальше, дальше – до самой Африки.
Из чего только сделаны мальчики
Евгений Коган
Золотая рыбка
- Да где она?
– Ну вот же, посмотри!
– Да не вижу я, где?
– Ну вот же она, прямо перед тобой.
– Ну папа!
– Да ну вот же… Все, уплыла.
Ивашка всхлипнул, скорее, от обиды, нежели от того, что не увидел. Только за последнюю неделю это было уже в третий раз. Сначала Леха из соседнего дома хвастался во дворе новым пистолетом, который ему то ли подарил дедушка, то ли он у кого-то выменял на набор металлических шариков, а потом Леху наказали за то, что он что-то такое грубое сказал Марии Алексеевне, и заперли дома, пока не осознает, поэтому Ивашка так до сих пор пистолета и не увидел. Вчера бабушка позвала его домой, а была как раз его очередь, и Юркин солдатик стоял так близко, даже наклонился в бок, словно предчувствую свою неминуемую гибель, и, в общем, Ивашка как будто не услышал бабушкин голос, а потом, за обедом, бабушка сказала, что вот, мол, жалко, что не прибежал, потому что такая смешная была картошка, похожая на человечка, и бабушка даже хотела ее сохранить, чтобы попозже Ивашке показать, но чего-то заслушалась радио, что ли песню какую, и, в общем, почистила и покрошила эту картошку в суп вместе с остальными. И вот теперь сейчас, папа только приехал, давно не приезжал, и они сразу пошли гулять – далеко, за овраг, к речке. Папа почти в самую воду тыкал пальцем, а Ивашка все равно не увидел, как под водой проплыла маленькая золотая рыбка. А когда она теперь тут появится – может, вообще никогда больше.
Ивашка знал, что золотые рыбки живут в аквариуме. Вон, у Марии Алексеевны стоял такой, она даже раньше приходила в магазин, чтобы покормить золотую рыбку, пока покупателей нет. Но чтобы настоящая рыбка плавала в речке – такого Ивашка, конечно, не ожидал. Поэтому он всхлипнул и повернул обиженное лицо к папе – ну почему, а? Папа потрепал Ивашку по голове, а потом протянул руку – пошли. Пошли, пожал плечами Ивашка. Он думал о том, что, когда вырастет, ничего не пропустит, везде будет успевать и все увидит. Поможешь, спросил только у папы. Конечно, улыбнулся папа, всегда во всем помогу, всегда буду с тобой, и крепко сжал Ивашкину ладошку.
Где опять шляешься, я голос сорвала, вскрикнула бабушка, как только они появились у дома. Мы за овраг ходили, ответил Ивашка и, чуть помедлив, добавил – я золотую рыбку видел, и посмотрел на папу. Папа кивнул. Какую рыбку, всплеснула руками бабушка, как же к оврагу, далеко же, я запретила ведь! Так я с папой же, насупился Ивашка. С папой он, опять, пробормотала бабушка и, махнув рукой, ушла в дом. Пойдем, бросила через плечо, фрикадельки есть. Ивашка фрикадельки любил, поэтому почти забыл обиду и запрыгал следом.
Ночью, перед тем, как закрыть глаза, Ивашка совсем тихо спросил – когда еще приедешь? Скоро приеду, ответил из темноты папа, может, через несколько дней, не скучай. И за овраг пойдем, еще тише спросил Ивашка. Обязательно пойдем, сказал папа, а сейчас мне пора, спи. Сплю, подумал Ивашка и сразу заснул. На кухне бабушка прислонилась к стене и, уже не сдерживаясь, заплакала, но Ивашка не слышал. Ему снилась золотая рыбка, и на этот раз он ее, наконец-то, увидел.
Дым
В среду утром Игорь Дмитриевич официально объявил соседям о своей смерти. Он долго правил текст, сидя перед компьютером, который уже третий год стоял на кухонном столе – в комнате стол был захламлен, завален книгами и какими-то старыми журналами, как, впрочем, и вообще вся комната. Когда-то Игорь Дмитриевич решил превратить ее в библиотеку, но вечно копался в книгах, которые сначала расставлял по порядку – по темами и авторам. В результате часть его обширной
