Я вспоминал рассказы о мужчинах, сходивших по тебе с ума, - и впервые в жизни почувствовал себя героем старого нуара. Как смешно: ты была роковой женщиной, но ничего от меня не хотела: ни денег, ни преступления, ни предательства, ни секса. Наверное, у тебя для этого были другие мужчины.
Я был не нужен тебе. Ты слишком хорошо ко мне относилась.
Я решил, что больше не буду звонить. Ты позвонила два-три раза - и опустилось безмолвие, как в немом фильме без тапера.
Я знал: ты не любишь звонить первой.
Не помню, в каком году это случилось. Кажется, еще до гибели Стаса, - да, точно, мы же с тобой никогда не говорили о 'Криминальном чтиве'. Об исчезновении Вадима и смерти Стаса тоже не говорили ни разу.
Мы вообще редко говорили о смерти - все больше о кино и о сексе.
Смерть и секс - главные темы нуара. Старый фильм фон Геля - не исключение: я успеваю открыть глаза и увидеть развязку.
Зритель всегда знает: не следует идти на зов фам-фатали. Герой тоже об этом знает, но в отличие от зрителя, укрытого спасительным сумраком кинозала, герой - пленник черно-белого экранного мира, он не может выбирать.
Но и у самой фам-фатали, зловещей роковой женщины, тоже нет выбора: с виноватой улыбкой она идет навстречу своей судьбе и ничего не может поделать: она такая как есть, красивая, одинокая, несчастная. Она не может измениться, хотя понимает - ничего хорошего не выйдет из ее бесконечных романов, увлечений и любовей.
В конце концов всем персонажам фильма нуар достается единая эпитафия: Der Ende, The End, La Fin. Последний кадр - их надгробная плита; свет в зале - чистый свет, посмертное приветствие для умерших черно-белых теней.
Когда-то призраки селились в заброшенных замках, оставленных домах. Для погибших героев нуара нет лучше места, чем опустевший кинозал.
И вот, значит, они встают. Безымянный герой снова смотрит на Лису, думает: неправда, что рыжие стареют быстрей, неправда, что тонкая сухая кожа идет морщинками, а волосы теряют былую яркость.
Они идут к выходу, друг за дружкой, по узкому проходу. Он смотрит на ее силуэт, и ему кажется: даже юбка не изменилась, тот же фасон, та же длина. Чуть приподними - появится узорная резинка чулка, полоска матовой кожи, черные переплетения кружев.
На выходе из зала Лиса ждет его, улыбается растерянно - и впервые в ее улыбке нет иронии или вызова.
- Ты совсем не изменилась, Лиса, - говорит он, а она отвечает: такие, как я, не стареют, - ну, или что-то еще в этом роде, тут уже не важно, реплики можно не прописывать, потому что действие близится к финалу, Лиса оборачивается, пожимает плечами, говорит: iпрости, я забыла в зале сумочку. Подожди, я сейчас,i - ну как-то так, а потом снова улыбается, словно говоря: как-то глупо вышло, прости меня.
Ну а потом она возвращаешься в кинозал, рыжие волосы вспыхивают последний раз перед тем, как за ней закрывается дверь, - и герой долго-долго смотрит (знать бы еще, какие там двери в ЦДХ?), значит, долго-долго смотрит, а минут через пять, а может десять, все- таки входит, зовет ее снова и снова этим дурацким именем Лиса, бегает по рядам, даже комично заглядывает под кресла, - и, разумеется, в зале никого нет, а дверь запасного входа закрыта изнутри.
Он снова кричит: Лиса! Лиса! - и матовый прямоугольник экрана чистым светом сияет ему в ответ.
1994 - 2008
ЮЛИЯ БОРОВИНСКАЯ
ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ ДЕЛО
Лазать с палкой по горам - для молодого адвоката занятие странное и едва ли солидное, но Евгений Андреевич Воздвиженский пристрастился к альпинизму еще во время обучения в университете, в бытность свою на Урале. К тому же сия забава так широко распространилась по Европе - да еще и среди представителей лучших семейств, что вряд ли кто-то нынче возьмет на себя смелость поставить ее в укор. Впрочем, на путешествие в Альпы у Евгения Андреевича не было ни средств, ни досуга: окончив юридический факультет и уплатив вступительный взнос в адвокатскую коллегию, он намеревался не позднее чем через месяц открыть собственную практику - поначалу скромную, в захолустном Семипалатинске, где обосновались его родители. Да и к чему ехать в такую даль, ежели родной дядя по матери - священник Святоникольского прихода в форте Верном, что расположился у самого подножья Заилийского хребта. Казахские горы, как известно, ничуть не хуже Альп - разве что для гуляний куда меньше обустроены, ну да Евгений Андреевич - не какой-нибудь избалованный столичный житель, обойдется и без кофеен с беседками. Недаром еще в Екатеринбурге английский термос купил - хоть три часа с ним в кармане ходи, а чай горячий!
Как раз сладкий чай и прихлебывал из термоса горовосходитель, сидя на придорожном валуне, когда по мелкому гравию загрохотали колеса казенного экипажа, в котором, скинув жаркую шинель, развалился начальник местного полицейского управления - сухопарый скуластый мужчина лет сорока пяти с уныло свисающими светлыми усами. Напротив Воздвиженского коляска встала, и седок окликнул:
- Вы, часом, не отца ли Анатолия племянник?
- Я, - отозвался путник. - Воздвиженский Евгений Андреевич, приехал вот погостить.
- Ну а я Петр Григорьевич Остомыслов, местный, так сказать, блюститель закона.
- Рад знакомству.
- Взаимно. Что же вы, Евгений Андреевич, в ущелье ходили?
- Да. Люблю, знаете ли, по горам гулять, за тем, собственно, и приехал.
- Ну так нагулялись уже? Извольте до города подвезу? Заодно и побеседуем, дорога короче покажется.
Изрядно находившийся за день выпускник университета подхватил термос, трость и с благодарностью уселся в экипаж.
- А вас-то что ж в такую даль занесло? - спросил он без особого любопытства, скорее с целью поддержать разговор.
- Да киргизы, прах их побери! Примчался один, лошадь в мыле, убили, кричит, убили! Я - за расспросы, а он только свое 'вай-пырмай' воет. Кое-как добился, что на джайляу - это луга такие горные, они там коней пасут, - пояснил Петр Григорьевич гостю, - один другому по голове рукояткой плети ударил, да неудачно так - в висок попал. А рукоятка-то тяжелая, свинцом залита. Чего уж там не поделили?.. Мне бы, дурню старому, урядника послать, а я вот сам потащился. А как же: убийство в наших краях - дело неслыханное, народишко тихий. А все ж ухо востро держать надо: не быть бы
