(Текст был впервые напечатан в «Гранях. ру» под названием «Тридцать. Триптих» как победитель конкурса, в котором требовалось написать про «акт между мужчиной и женщиной, осуществляемый в домашних условиях, наедине, на постели, по искренней взаимной нежности. No sex toys, no special deviations», уложившись в объем 3000 знаков. Соответственно, объем каждой из трех главок составляет ровно 3000 знаков.)
У нее была моложавая мама, дочку сама забирала и привозила на своем “москвиче”, всегда предупреждала, что едет: неверно, с тех пор, как пришла не вовремя, открыв дверь своими. Повесив трубку, посмотрел на жену, словно извиняясь — видишь, выходные позади, а опять — не успели. Убирали квартиру, ходили на рынок, смотрели допоздна телевизор — и прямо так и заснули, не прикоснувшись даже друг к другу. То есть — прикоснувшись, он — бедром, она — ладонью, так и спали, пока звонок не разбудил и мама не сказала, что выезжает и, значит, будет через полчаса. А ведь казалось когда-то: лежать рядом — обязательно целоваться, ласкать, пальцами по коже, замирать только обессилив. Потом, после свадьбы, впервые стали спать вместе, выяснилось, что не до того: токсикоз, потом — большой живот, налившиеся груди, не погладить, не поцеловать, каждое касание отзывалось болью. Мама спала в соседней, за фанерной стенкой, комнате, а каждое движение аукалось скрипом пружин, заглушавшим их несмелые стоны. Думалось: вот получат отдельную квартиру, и тогда… Сейчас он смотрит на будильник: опять, как в одиннадцатом классе, надо уложиться в полчаса, пока не пришла мама.
Начинают целоваться, сначала неспешно, потом — все более и более порывисто, чуть-чуть прихватывая зубами язык и губы. Какая-то особая нежность в том, что им приходилось торопиться, словно они не жили вместе вот уже три года. Залез к ней под одеяло, приподнял ночнушку, провел рукой вдоль бедер, не задерживаясь на курчавом всхолмии, потому что было еще не время, и так, ладонью снизу вверх, по чуть отвисшему после родов животу, по трогательно выпирающим ребрам, к мякоти грудей. Чуть сжал соски пальцами, она приподнялась и через голову сняла рубашку. Только в этот момент перестали целоваться, и понял, что губы, как всегда, болят от ее поцелуев. Кончиком языка — вдоль шеи и ключиц, но она уже торопит, обхватывает голову руками и тянет вниз, мимо грудей, мимо белесого пуха на животе, мимо пупка, вот уже который месяц все не проколотого — вниз, вниз, еще ниже. Слез с кровати, опустился на колени, зарылся лицом. Оральное удовольствие, как в кино, солоноватый привкус и тихое щелканье — не то позвонки шеи, не то что-то в неудобно разинутых челюстях. На самом деле — никогда не любил, но старался, помня, что еще в школе потряс, что не как другие, сразу — хлоп-хлоп, а не спеша, как в книжках учили.
Перевернула на спину, сняла трусы, легонько поцеловала. Нижняя губа прикушена, глаза полуприкрты, и на лице — серьезное выражение, какое у нее бывает только в эти минуты. Села поудобнее, начала раскачиваться, наманикюренными пальчиками легонько, словно в рифму к недавним ласкам, трогая его соски, быстрее, еще быстрее, зная, что когда он внутри, долго выдержать не может, сразу накатывает горячая волна, сметающая недавнюю нежность, заставляющая сжимать зубы, закрывать глаза и вслепую нащупывать груди, чтобы успеть сжать их в последнем рывке.
Когда снова смог видеть, скосил глаза на будильник: кажется, успели.
Тридцать минут.
3000 знаков.
Тридцать лет, тоже мне — праздник. Молодость прошла, дальше — только под уклон. Дочка поцеловала в щечку, с днем рожденья, пап, хлопнула дверь, зашумел лифт. Жена, казалось так и не проснувшись, поставила на стол завтрак. С отвращением затянул узел галстука, глянул в зеркало, пригладил щеткой волосы. Скоро придется снимать седые волоски, хорошо хоть — красится не надо. Посмотрел на жену, вспомнил пустой стыдливый тюбик “лондеколора” в ведре и вдруг испытал прилив нежности. Стояла в своем халате, смотрела на него и улыбалась.
— Ладно, до вечера, — поцеловал в щеку, потянулся за пиджаком. Вдруг почувствовал, что обнимает, уже всерьез, а не на бегу, прижимается всем телом, расстегивает рукой молнию.
— Опоздаешь немного, день рожденья ведь.
Пожал плечами, снял галстук, рубашку — обратно на плечики, мягко вынул член изо рта (когда только успела?), искоса кинул взгляд вниз — тут проблем никогда не было, стоит как в юности, — аккуратно снял брюки, обнял за плечи, повел в спальню.
Сел на кровать, чтобы снять носки, и тут же снова опустилась на колени и зачмокала. Было неловко сказать, что совершенно равнодушен к минету, точно так же, как неловко было слушать друзей, жаловавшихся, что от моей отсоса не дождешься. Вдруг полюбила последние годы, в молодости никогда за ней не замечал. Привычно отогнал глупую мысль — кто мог научить? — какие любовники, четырнадцать лет вместе, еще со школы. Понятно, что навсегда. Было немного щекотно — и все, но почему-то чувствовал благодарность. Подумал: так и будем стареть вместе. Медленно провел рукой по ее волосам, не расчесанным с утра, но навечно чернеющим своим лондеколоровым цветом.
Подняла лицо, слюна на губах. Залезла на кровать, легла на спину, позвала — иди ко мне. Пристроился поудобней, вошел и только тут вспомнил, что один носок так и не снял. Начал ровные движения вверх-вниз, стараясь не сбиться, очищая мозг от остатков нежности, оставляя только ровный ритм, туда-сюда, вверх-вниз. Только так и удавалось кончить, не думая ни о чем, предоставив телу в одиночку двигаться в пустоте спальни. Услышал слабый стон и начал наращивать амплитуду, торопя первую волну ее спазмов. Руки стали уставать, но знал — если сменить позу, все затянется еще на полчаса. Вверх-вниз, вверх-вниз, не открывая глаз, стараясь попадать в ритм встречному дыханию и качанию бедер. Чуть переместил ладонь и коснулся покрытого страстным, липким потом плеча. Вверх-вниз, вверх-вниз, словно качели, то взлетающие в небо, то с замиранием сердца обрывающиеся к самой земле. Или, точнее, как поршень на нефтедобыче.
Приближение оргазма придало сил, дернулся, стараясь проникнуть как можно глубже. И в тот же момент — волна облегчения, собственный рык, перекрывающий стоны, ответное содрогание. Упал рядом, некоторое время лежал молча и только через минуту понял, что она все еще продолжает гладить его плечо. Перевернулся на бок, уткнулся носом в ключицы, обнял, задел рукой грудь. Лежал неподвижно, чувствуя, что эти 3000 знаков сияют как тридцать именинных свечек.
Памяти деда
3000 знаков, по сто знаков на каждый год, что прожили вместе. Когда тебе столько лет, в прошлом остается куда больше, чем в настоящем или, смешно подумать, в будущем. Сегодня звонил из Москвы сын, поздравлял, шутил, что еще отметят золотую. Засмеялся в ответ, а про себя прикинул — золотая, это сколько же будет: восемьдесят девять? Дочка, конечно, не позвонила, было бы странно, хотя, вроде бы, давно уже простила развод, сама третий раз замужем.
Постоял у окна, посмотрел, как дымят трубы тракторного на горизонте. Подошла, стала рядом, вздохнула. Тридцать лет. Седые волосы аккуратно уложены, с утра заметил — даже губы, кажется, накрашены. Праздник, да.
Никогда не думал, что она так быстро постареет. Когда разводился, смеялись, что берет в жены молоденькую, а теперь десять лет разницы — куда делись? Шаркая, пошел в спальню, тридцатая брачная ночь, надо попробовать хотя бы. Попытался вспомнить, когда было последний раз, впрочем, неважно. Щелкнул выключателем, разделся в темноте, слышал, как рядом тяжело дышит, с кряхтением садится на кровать. Ее рука в темноте подбирается к исподнему, шарит в складках, теребит бессильно поникший отросток. Тут главное не думать, отвлечься, убедить себя, что чужое заплывшее жиром тело интересней, чем детали собственной физиологии.
Мягко опрокидывает на спину под пушечный скрип пружин, трет руками пустые, обвисшие груди, берет в рот сосок и с изумлением чувствует, как он напрягается. Мелькает мысль: возбуждение или материнский рефлекс? В грудях почти нет веса, висят, как поникший флаг, как использованная тряпка. Темно, но все равно закрывает глаза и вспоминает, какими они были, когда
