День сражения. Стояли чудные дни, какие бывают порой в самом начале июня. Очень теплая была весна.
Бой начался на рассвете. Я смотрел с холма, как вставало солнце, как строились в колонны русские. Они не знали, что всё для них уже кончено. Сколько их, радующихся сейчас солнцу и утру, будут лежать на этом поле... Огонь открыли корпуса Ланна и Мортье... Потом в бой пошла кавалерия... Как живописно зрелище кавалерийского сражения... особенно в солнечный день! Солнце играет на саблях, сияние кирас, бег великолепных лошадей по зеленому полю... А к пяти часам вечера я приказал завершать дело. Русские к тому времени были оттеснены к реке. Ней овладел высотами за их спиной. После сокрушительной бомбардировки он захватил Фридланд и мосты через реку... Я приказал сжечь мосты, и теперь русские были в ловушке - они не могли отступить. Это был конец.
В наступивших сумерках моя пехота и кавалерия полукольцом окружили их у самой реки. Вперед выдвинулась конная артиллерия, и ядра посыпались на несчастных. Им надо было сдаваться, но они предпочли смерть в реке. Они потащили вброд свои пушки, но оказалось, что брода не было. Я видел, как они тонули под нашими ядрами... крики, вопли. Тяжелые гиганты - русские кавалергарды в сверкающих кирасах на красавцах конях под ураганным огнем моих пушек срывались в реку с высокого песчаного берега... Итог: двадцать пять тысяч убитых и раненых, восемьдесят орудий.
Победа была полная, правда, знамен я взял всего семь и пленные оказались по большей части ранеными... Как и при Прейсиш-Эйлау, они предпочитали умереть, но не сдаться...
Вскоре пал и Кенигсберг с щедрыми запасами столь нужного мне провианта. Теперь вся территория вплоть до Немана, за которым начиналась Российская империя, была моя. Я мог ждать самых выгодных предложений от Александра. Шпионы из царской ставки сообщили мне о разговоре царя с его братом Константином. Константин участвовал в сражении при Фридланде и своими глазами видел гибель кавалергардов - весь беспощадный разгром. И у него хватило ума сказать царю: 'Если вы хотите продолжать войну, не лучше ли дать по пистолету каждому солдату, чтобы они могли пустить себе пулю в лоб? Потому что в следующем сражении они наверняка погибнут!..' И Александр попросил мира.
Император усмехнулся.
- Я предложил великолепную, очень зрелищную картину мирных переговоров, которая безоговорочно была принята царем. Посредине Немана построили два плота - большой и малый (для свиты). Бревна укрыли красными коврами. На плотах воздвигли большой и малый шатры с моими и царскими вензелями. По обоим берегам реки выстроились наши войска, ставшие свидетелями моего торжества...
Шпионы рассказывали, как воспринимали меня тогда молодые русские офицеры - так же, как когда-то в юности я воспринимал Александра Македонского, Юлия Цезаря. Я был для них ожившей легендой, возвращением времен античных героев. И еще осуществленной мечтой, к которой каждый тщеславный юнец теперь стремился! Я был доказательством возможности невозможного... и они старались не замечать величайшего унижения их царя и религии. На виду у своей армии их государь должен был обнять человека, которого еще вчера его церковь именовала Антихристом и которого он сам поклялся победить...
Церемония началась. Часы пробили час, раздались два выстрела из пушек. От противоположных берегов одновременно отплыли две лодки. На моей гребли матросы из гвардейского морского экипажа в великолепных синих куртках, украшенных красными гусарскими шнурками, на лодке царя - рыбаки в жалких белых куртках и шароварах... (Мои ребята так ему понравились, что он собезьянничал и вскоре учредил подобный экипаж в России.) Я не мог скрыть нетерпения и торопил гребцов. Мои матросы гребли превосходно, так что прибыл я раньше и, когда подплыла лодка Александра, на глазах у всех помог ему подняться на плот. Сопровождавшие остались на малом плоту. Мы должны были решать все вопросы одни.
Царь оказался очень красив, правда, несколько женственен. Я протянул руки - мы обнялись и поцеловались: вчерашний Антихрист, корсиканское чудовище, безродный лейтенант, кровавое дитя революции... как только меня не называли все эти годы... И православный царь, потомок двухсотлетней династии. После чего рука об руку вошли в павильон.
Царь был создан, чтобы очаровывать... повторюсь, необычайно хорош и женственен... все в нем нежное, розовое, юное... И мне тогда он показался прелестно безвольным и добрым. Если бы он был женщиной, я сделал бы его своей любовницей. Я не понял тогда, что передо мной византиец, в котором течет кровь коварных императоров Востока... Хитер, ловок, тонок и далеко пойдет! И Александр, видно, заметил мое заблуждение. И очаровательно играл в наивность, которую я так ценю в женщинах. Он с жаром расспрашивал меня об искусстве боя. Я увлекся, хотя в какой-то момент мне показалось, что он попросту издевается надо мной. И я сказал ему: 'Если мне еще раз придется уничтожить Австрию, я дам вам покомандовать корпусом под моим началом'. Так в отместку я напомнил ему и о его разбитом союзнике, и о его собственном поражении.
Потом я раскрыл перед ним карту мира и сказал: 'Мы его поделим. Наш нынешний союз - это долгий будущий мир в Европе'. И пообещал заставить Турцию прекратить войну с ним, а он - Лондон со мной. А пока он согласился присоединиться к континентальной блокаде. Это была огромная жертва: экономика России требовала торговли с англичанами. И это был удар для англичан! Я обещал царю за это отдать черноморские проливы, чтобы Черное море сделалось русским... После чего он заговорил о Пруссии. Он намекнул мне 'на долг сердца'. И я поверил в этот обычный жалкий долг перед любовницей, который так часто определяет политику старомодных монархов. Теперь-то я понимаю: хитрый византиец уже тогда не верил в долгий мир и хотел иметь между нами укрепленный барьер в виде дружественной ему Пруссии.
Все долгие часы нашего свидания ждал решения своей участи жалкий прусский король. Царь попросил разрешить ему принять участие в нашей встрече, но я не стал это даже обсуждать. Я только сказал: 'Подлая нация, жалкий король и глупая королева'. Царь молча вздохнул. Я предложил ему попросту поделить Пруссию. Но царь продолжал уговаривать... нет, молить! не делать этого... Пруссия продолжила существовать, правда, я решил сильно сократить ее территорию. Я оставлял им всего четыре провинции: старую Пруссию, Померанию, Бранденбург и Силезию - и то, как было сказано: 'из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому'. Все остальные земли на западе и на востоке я отнимал у прусского короля - они должны были войти в новое королевство Вестфальское. Я отдавал его брату Жерому. А Великое герцогство Варшавское (восточные земли) решил передать моему союзнику, саксонскому королю. Плюс присоединение Пруссии к континентальной блокаде, плюс огромная контрибуция. Я решил заставить прусского короля дорого заплатить за поражение. Кроме того, во всех крепостях Пруссии оставались мои гарнизоны. Александр умолял меня вывести войска из прусских крепостей, чтобы 'окончательно не унижать короля'. Я обещал, но... 'как только позволит обстановка'.
На следующий день появился прусский король - холеный, с аккуратненькими бачками и усиками. Он был в бессильном ужасе от моих условий... На помощь была призвана красавица королева Луиза. Конечно же, она понимала: во многом по ее вине страна претерпела великие бедствия и супруг должен теперь потерять огромную территорию. И она решилась помочь ему - встретиться со мной... Я согласился.
Я сказал о ней: 'Она божественно хороша. Так и тянет не только не лишать ее короны, но положить корону к ее ногам...' Ей передали, и она посмела поверить, что ей следует пустить в ход самое эффективное оружие - и она отстоит территории, за которые заплатили кровью мои солдаты. Она приехала в Тильзит шестого июля в полдень. И уединилась со мной в кабинете. Нежно глядя на меня своими лазоревыми глазами, она молила сократить территориальные потери и контрибуции... Сокровище моего вчерашнего врага Александра явно переходило к новому владельцу. Уже на прелестных губах блуждала томная улыбка, вселявшая большую надежду на мой скорый успех, когда вошел король. Не выдержал постыдного ожидания в приемной. Надо сказать, он вошел вовремя. Еще немного... и мне пришлось бы уступить Магдебург. И в первый раз изменить своим принципам... Она была очень хороша, и я уже был не против, чтобы на головах обоих монархов возникло некое украшение... Приход короля, к счастью, изменил ситуацию. Я холодно изложил ему прежние условия...
- Вы не захотели заслужить мою вечную благодарность, - печально сказала королева, прощаясь со мной.
- Я достоин сожаления, - ответил я, помогая ей сесть в экипаж.
Глаза ее зло сверкнули, хотя моя насмешка была заботливо скрыта. Что делать, ненавижу злых,
