Он не захочет признать перед главным сержантом или командиром роты, что числил присутствующим отсутствующего человека. Он дождется возвращения в лагерь, чтобы устроить мне допрос с пристрастием. А я возьму его на пушку.
Шанс был хилый, но мне отчаянно хотелось хотя бы ненадолго оказаться подальше от незнакомых, недружелюбных лиц моих новых товарищей. Широкая Улыбка счел план неудачным.
— Черт, — сказал он, — я бы на твоем месте не стал с этим связываться, но, если хочешь, тогда ладно.
Рота Е отбыла по назначению. Я лежал на койке в палатке и слышал, как сержант Правда-Матка орет пропитым басом, собирая людей на лесозаготовки. Я слышал, как он дважды выкрикнул фамилию Широкой Улыбки и возмущенно фыркнул, услышав в ответ молчание. Затем Правда-Матка выдал краткие инструкции собравшимся и принялся разыскивать Широкую Улыбку. Я выглянул наружу и увидел, как он шествует вразвалочку от палатки к палатке, в каждой откидывает полог, заглядывает внутрь и возвращает его на место. Его отделяло от моей еще несколько, когда я аккуратно опустил полог и лег на койку.
Луч света, упавший на мое лицо, возвестил, что Правда-Матка у входа в палатку. Я закрыл глаза.
— Какого черта ты здесь делаешь?
Я открыл глаза, изобразил удивление, вскочил и робко взглянул на него.
— Ты Широкая Улыбка? Я молча покачал головой.
— А кто ты?
— Счастливчик, — ответствовал я. — Я переведен из роты Н.
— Я знаю, — пробормотал он и вытащил из кармана засаленную тетрадку. Не знаю, что он в ней искал, но через несколько минут он снова уставился на меня. — А Широкую Улыбку ты знаешь?
— Да.
— Ты его видел?
— Да, он ушел на стрельбы со вторым отделением.
Он раздраженно выругался. Его дыхание благоухало «Аква Велвой». Сержант Правда-Матка был известен в батальоне своим пристрастием к лосьону после бритья. Небось уже осушил с утра бутылочку. Потом он окинул меня злобным взглядом:
— Какого дьявола ты здесь околачиваешься? Разве ты не должен быть на стрельбах?
— Нет, — ответил я и закатал рукава, — у меня крапивница. Мне сказано идти в госпиталь.
Правда-Матка взглянул на красные рубцы и моментально ретировался. Для старика нет ничего более ужасного, чем кожные заболевания и любое проявление человеческой нечистоплотности, потому что эти люди прожили жизнь в больших коллективах и своими глазами видели, как распространяются эпидемии. Им кажется, что любые подобные заболевания заразны. Поэтому он не задавал никаких вопросов и поспешил оказаться подальше от меня.
Я оделся, собрал одежду в мешок и снова лег. В полдень, когда «лесники» отправились обедать, я спустился вниз по склону, обошел лагерь с тыла, где часовых не было, сел на автобус до станции Дандепопг, а оттуда на поезд до Мельбурна. Там я провел четыре восхитительных дня в доме у моих друзей и только на пятый день в пятницу возвратился в лагерь.
Это был день выдачи денежного довольствия. Недалеко от штабной палатки поставили стол, за которым сидел командир роты, выдававший нам деньги после того, как мы ставили свою подпись в расчетных ведомостях.
— Так, — прорычал сержант Правда-Матка, уставившись в бланк, — постройтесь в алфавитном порядке, независимо от званий, сначала кадровые, потом резервисты. Подписывайтесь полным именем, включая «младший», если надо.
Я получил предупреждение.
Сержант Правда-Матка выкрикнул мою фамилию, глядя в книгу как на своего личного врага.
Я сделал шаг вперед, расписался в ведомости.
Командир роты окинул меня спокойным, оценивающим взглядом и выплатил мне деньги.
Я перевел дух и повернулся, чтобы уйти с глаз долой, но не тут-то было. В мое плечо впилась железная рука.
— Ты Счастливчик? — Это был Правда-Матка.
— Да.
— Бери свою задницу и тащи ее в штабную палатку.
Его дыхание, как обычно, благоухало «Лква Велвой», и я подумал, шествуя в штабную палатку, что сегодня, в день выплаты денежного довольствия, в военном магазине к вечеру наверняка не останется лосьона после бритья. И еще подумал, что мне пока не приходилось иметь дело с топ-сержантом роты Е.
Его гнев был не слишком убедительным — так я решил, стоя перед сидящим за столом человеком. Он не выглядел ни оголтелым, ни крутым. Его огрубевшее лицо с крупным носом и большими красивыми глазами выглядело лет на тридцать — хороший возраст для топ-сержанта Корпуса Морской пехоты.
— Вам придется здесь задержаться, — сообщил он.
— Но почему?
— И вы еще имеете наглость спрашивать? За самовольную отлучку! — Он сурово посмотрел на меня и поинтересовался: — Где вы были?
Я молчал, стараясь сдержать отчаянное биение сердца. Я надеялся, что Широкая Улыбка хотя бы один раз произнес на перекличке мое имя. Одного раза достаточно, чтобы все запутать.
— Где вы были? — спросил он, чуть сбавив тон.
— Так... на стрельбах, — сообщил я.
— Вот только врать не надо, — негодующе нахмурился он. — Мы знаем, что вас там не было. Мы также знаем, что вы сказали сержанту. Вы были в городе?
Молчание.
— Послушайте, — примирительно начал он, причем раздражения в его голосе уже не было, только убеждение и даже лесть. — Я знаю, что произошло, знаю, что вы не поладили с Мак-Вредным. Вам было необходимо подумать над случившимся, и вы ушли в самоволку на несколько дней. Возможно, даже я понимаю вас и не виню... возможно. Почему бы вам не признать свою вину и не позволить мне поговорить с капитаном. Он не будет слишком строг. Не делайте глупостей — вы можете себе здорово навредить. f
Такому обращению противостоять труднее всего — проще, когда на тебя орут и топают ногами, но я держался из последних сил и промолчал.
Было видно, что топ-сержант потихоньку начинает терять терпение, и в конце концов я нарушил молчание:
— Кто меня обвиняет?
— Идите в свою палатку и ждите, — рявкнул он.
И я отправился в палатку. У меня имелись все основания для ликования. Должно быть, Широкая Улыбка меня прикрыл! Хотя, конечно, сержант не имел особого желания вести меня к командиру батальона, а это могло быть только потому, что он не хотел признавать, что в течение нескольких дней числил меня присутствующим, в то время как в действительности я находился в самоволке. Мой план сработал! Я сидел в палатке и ждал. Через час появился вестовой: «Тебя ждет топ».
— Вы умеете печатать? — полюбопытствовал тот, увидев меня снова.
— Да.
— Хорошо. Хотите быть ротным писарем? Кто бы стал меня винить за то, что я улыбнулся? Наконец- то! Не мытьем, так катаньем!
Конечно, я согласился, а через три дня топ слег с тяжелейшим приступом малярии, и я стал временно исполняющим обязанности сержанта роты Е.
Это была скучная работа, едва ли менее утомительная, чем обязанности ротного писаря, к которым я приступил, когда топ вернулся из госпиталя. Десять дней на руководящем посту в роте Е прошли без происшествий, если не считать таковым предложенную мне одним из солдат взятку в два фунта стерлингов за освобождение от караульной службы в конце недели. От взятки я отказался, но заставил его потратить эту сумму на Хохотуна, Здоровяка, Бегуна и остальных, когда мы встретились как-то ночью в нашей
