вызывать тревогу. Я подумал: «У этого парня не все дома. Здесь единственный живой японец — это раненый». Но тем не менее, я поблагодарил его за спасение своей драгоценной особы.
Со склона раздался стон, а потом звук какого-то движения.
Совместными усилиями мы прикончили раненого. Я стрелял короткими очередями, чтобы не остаться без боеприпасов.
— Послушайте, — обратился к нам лейтенант Мята. — Вы двое останетесь здесь. Я думаю, надо прорываться в сторону океана. Нет смысла возвращаться тем же путем, что мы сюда пришли. Японцы могут быть за нами. Как только увидите последнего из наших, идите следом.
Воцарилась тишина. Мне показалось, что внизу, у подножия холма, и было какое-то движение, но вскоре все стихло.
Зато наш патруль, двигающийся через кустарник в сторону моря, производил шума больше, чем надо. Очевидно, люди так стремились оказаться подальше от проклятого плато, что не утруждали себя сохранением тишины. Они топали и крушили все на своем пути, как стадо мастодонтов. Увидев замыкающего, мы пошли за ним, но напоследок мой товарищ полил склон длинной автоматной очередью. Миновав заросли кустарника, мы поняли причину шума. Спуск к морю был выстлан гладкими, скользкими камнями.
Весь путь до кромки воды — а это было все-таки несколько сотен метров — мы скользили, съезжали и скатывались по склону, каждую секунду ожидая нападения противника. Это было не слишком удачное фланговое движение, но оно вывело нас из окружения, в котором мы оказались. Или думали, что оказались.
Мы долго шли по усыпанному галькой берегу, перебирались через залитые водой участки, взбирались на выдающиеся в серое море темные скалы, а когда Мята решил, что мы уже достаточно оторвались, вернулись на тропу.
Отдав все необходимые распоряжения, Мята подошел ко мне:
— Тебе следует вернуться на рубеж и рассказать все, что там произошло.
Я повернулся, чтобы идти выполнять приказ, но лейтенант неожиданно положил мне руку на плечо.
— Да, я забыл тебе сказать. — Он улыбнулся и махнул рукой в том направлении, откуда мы пришли. — Хорошая работа.
Он все-таки неплохой парень!
До наших позиций было уже недалеко, и я ходко потрусил по джунглям, стремясь как можно скорее сообщить грандиозные новости и насладиться восхищением товарищей. Неожиданно мне преградил дорогу часовой одного из наших передовых постов. Я довольно ухмыльнулся и показал ему четыре пальца.
— Блеск, — восхитился часовой. — Кто завалил их, Счастливчик?
— Я, — сообщил я, пробегая мимо, и был чрезвычайно польщен, услышав за спиной потрясенное: «Да иди ты!»
К тому времени, как я добрался до позиций, во мне заговорила совесть, я вспомнил о необходимости всегда говорить правду и только правду и стал показывать встречным только три пальца. На командном пункте я тоже рассказал правду.
Командир немедленно отправил еще одну патрульную группу, приказав ей отыскать людей лейтенанта Мяты и совместно обследовать территорию на юге. Необходимость этого была совершенно очевидной.
Они ничего не нашли. Были обнаружены только тела трех японских солдат и следы того, что четвертый, раненый японец, скрылся. Возможно, их было даже пятеро, но пятый тоже скрылся. Даже след босой ноги туземца смыло дождем. Мы так и не смогли объяснить, каким образом вражеский патруль оказался позади нас. А мрачная дымка тропического леса окутала инцидент покровом тайны.
Той ночью произошла стычка с японцами.
Они высыпали из кромешного мрака джунглей, материализовались из ночной темноты. Их атака показалась даже более яростной, чем была на самом деле, поскольку сопровождалась оглушительным воем ветра, набравшим силу урагана.
Лично я в стычке не участвовал. В действительности в ней приняло участие лишь двадцать или тридцать морских пехотинцев. Японцы появились на участке роты G, которая занимала центральный возвышенный участок периметра. Эта высота окружала командный пункт со всех сторон, кроме западной, так что наш штаб находился в центре подковы, возвышающейся над ней.
Атака началась в два часа ночи, когда поднялся яростный ветер, быстро набравший силу урагана. Тьма была наполнена его пронзительным воем, треском ломающихся веток, грохотом падающих деревьев. Океан тоже бесновался, ревел и стонал, словно от боли.
И непрерывно шел дождь.
В такую ночь обо всем происходящем вокруг можно судить только по доносящимся снаружи звукам. Вокруг нас пули не летали, отчего можно было сделать вывод, что мы пока не терпим поражение. Но ничего больше мы не знали.
Я сидел в штабной палатке в полной боевой готовности, ожидая инструкций или от командира, или от майора Кусок Майора. При мне была термическая граната, которую я должен был применить для уничтожения всех наших бумаг, если японцам удастся прорваться. Другим разведчикам тоже нашли дело — они подносили боеприпасы, а я все время оставался в палатке, лишь изредка с любопытством выглядывая в темноту.
Я слышал, как чертыхались подносчики, пробегая мимо штабной палатки с тяжелыми ящиками на плечах. Иногда я их даже успевал увидеть в мгновенной вспышке света, вызванной взрывом снаряда или молнией. Некоторые даже всхлипывали от горькой, бессильной злобы, в который раз съезжая со скользкого склона вниз и терпя сильные удары от своей нелегкой поклажи. Потом им приходилось вслепую разыскивать отлетевшие при падении в сторону ящики, ползая во мраке и грязи, и только после этого делать очередную попытку подъема.
Но нашим печным трубам нужны были боеприпасы. Насколько я мог судить по звукам, они расширяли сектор обстрела и делали обрушивающийся на него град мин более плотным. Когда они открыли огонь, адский грохот заглушил даже шум непогоды. Пулеметный огонь прекратился. Не было слышно даже отдельных очередей. Иногда были слышны винтовочные выстрелы. Но ничего не свидетельствовало о приближении противника. Судя по всему, сражение постепенно умирало. Вовсю рявкали минометы. Мы победили.
При первых проблесках рассвета мы узнали, что произошло.
Один японский офицер и четверо солдат были взяты в плен и доставлены на командный пункт. От них мы узнали, что третья рота 53-го полка 17-й японской дивизии была отделена от главных сил на мысе Глосестер и отправлена к Тауали, чтобы противостоять нашей высадке.
Их маршрут пролегал через непроходимые джунгли, поэтому они задержались и прибыли на место только через двое суток после окончания нашей высадки. Тем не менее они атаковали. Имея в своем распоряжении около сотни солдат, они напали на нас — 1200 морских пехотинцев — и были полностью уничтожены за исключением нескольких пленных.
Кем они были: храбрецами или фанатиками? На что они надеялись? Неужели японский командир действительно верил, что рота японских солдат сможет одолеть батальон американских морских пехотинцев, опытных, отлично обученных, уверенных в себе, лучше вооруженных и занимающих гораздо более выгодную позицию? Почему он не увел своих людей домой? Не потому ли это, что ни один японский солдат не может потерпеть поражение, тем самым «потеряв лицо»?
Ни на один из этих вопросов я ответить не могу. Мне остается только удивляться этому таинственному, такому жестокому и в то же время такому отважному противнику. Бессмысленный фанатизм японцев достиг такой степени, что поневоле вызывал уважение и заставлял собрать все силы, чтобы защитить себя.
Мы потеряли убитыми шесть человек, среди которых был смелый и немного бесшабашный Оби, которого я в последний раз видел в Мельбурне таким пьяным, что он не мог стоять на ногах. Его огневая точка была захвачена при первой, внезапной атаке японцев. Оби участвовал в контратаке и помогал выбить противника, посылая в него попеременно то пули, то проклятия, напирал до тех пор, пока не получил пулю в
