Иосиф Сталин. Начало

Я представил, как она вышла в коридор… И как, увидев ее, наверняка побледнел Рыков. Он не знал, что она была в комнате, и оттого спокойно произносил свои речи… Представляю, что он сказал потом Бухарину!

— К сожалению, больше около товарища Бухарина не будет нашей сотрудницы. Он с ней расстался. Объяснил, что влюбился и собрался жениться на малолетке. Ей восемнадцать, она — приемная дочь товарища Ларина, — закончил Ягода.

…Это была дочь калеки Ларина, которого обожал Ленин. Революция рождает необыкновенных людей. Она может заставить двигаться даже парализованных. Так, в дни Французской революции прославился парализованный Кутон, член Комитета общественного спасения. Каждое утро Кутона сносили с лестницы, сажали в специальное кресло, двигавшееся при помощи рычагов. Он сам катил это кресло в толпе, которая шарахалась от беспощадного революционера. Катил в свой Комитет общественного спасения, чтобы там судить, точнее, осуждать на гильотину врагов революции. Правда, потом, как и положено в революцию, гильотинировали его самого. Положили жалкое тело в телегу и повезли на гильотину. И уложили крохотный сгусток бешеной энергии под топор.

Ленинский друг, парализованный Ларин, успевший, к счастью для себя, умереть вовремя (то есть до 1937 года), был одержим такой же небывалой энергией и беспощадностью. Когда-то я боготворил их обоих — Кутона и Ларина. Как все это было давно — будто в другой жизни!..

Тогда же, в той жизни, Коба походил по кабинету и обратился ко мне:

— Знаешь, почему Бухарчик плюет на осторожность? Знает, что я его люблю. И Надя, которую он убил, его любила! И верила, что он меня любит… Давай дальше, Ягодка, кто еще у тебя отличился?

— На вечеринке грузинской делегации, — продолжил Ягода, — Папулия Орджоникидзе назвал вас нехорошо по-грузински. Его брат, товарищ Серго Орджоникидзе, как известно, глуховат, и он переспросил Папулию. В результате тот повторил нехорошее слово вместе с вашим именем. Товарищ Серго Орджоникидзе только усмехнулся, а товарищ Лакоба поддакнул…

— Да, очень неискренние люди. Надо будет и здесь навести порядок, чтобы все поняли хорошую русскую поговорку: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь»… Мы с Фудзи учили в семинарии «В начале было Слово». Вот и надо научить товарищей отвечать за Слово… Ну, дальше?

Ягода молча положил новый листочек перед Кобой. Тот прочел. И повторил:

— Я же говорю — вокруг неискренние люди. А ты, Фудзи, оказывается, побывал в Испании? Ай, ай, почему утаил, брат?

Я с изумлением на него посмотрел.

— Удивляешься? А сам испанские пословицы про товарища Сталина рассказываешь. «Он у меня даже в супе»…

(Боже мой! Ему донесли и это!)

— Впрочем, это еще не все. — Он вернул папку Ягоде. — Читай.

Ягода прочел:

— «Когда члены партии аплодировали Генеральному секретарю, нашему великому Вождю товарищу Сталину, товарищ Фудзи дважды первым переставал аплодировать…»

— Не аплодирует и все тут! — засмеялся Коба. — Товарищ Фудзи и впрямь не искренний друг.

Я хотел ответить, но Коба предупредил мои объяснения:

— Я шучу… Товарищу Сталину не нужны никакие аплодисменты… А вот международному движению нужны. Весь мир должен видеть, как мы едины.

Но он не шутил, и я это знал.

— Теперь самое важное, Иосиф Виссарионович, — сказал Ягода. — Даже не представляю, как назвать эту подлость…

— Говори.

Ягода колебался.

— Русский язык понимаешь? Говори!

— Многие депутаты собираются завтра голосовать против вас.

Вот тут Коба изменился в лице. Он молча, почти с ненавистью посмотрел на Ягоду.

Итак, славословие было только на трибуне… Никакой он не победитель! И это сказано при мне! Я, сверстник, друг детства, услышал о его позоре! Глупец, усердный Ягода не понимал, не чувствовал причины его бешенства. И продолжал:

— Полтораста человек готовятся… против. Но все равно товарищ Сталин пройдет единогласно. — Он мудро улыбнулся. — Побеждает, как известно, не тот, кто голосует, а тот, кто считает…

— Замолчи! — хрипло сказал Коба. Он заходил по кабинету. Потом остановился, замер у окна.

— Теперь самое подлое, — не унимался глупец Ягода. — Мерзавцы говорили с Кировым — просили его занять место Генерального секретаря партии, но он…

Коба молча смотрел на Ягоду, он уже не слушал.

И Ягода торжественно закончил:

— Отказался!

Коба обратился ко мне:

— Спокойной ночи, Фудзи. — Он хотел остаться наедине с Ягодой. Но на прощание велел: — Усы сегодня же сбрей, отрасти бородку подлинней. Не следует быть похожим на товарища Сталина.

Наступил день голосования в высший орган партии — Центральный комитет. Никаких случайностей быть не могло. Коба придумал выборы без выбора. В список для голосования было внесено ровно столько кандидатов, сколько следовало избрать. И когда началось голосование, Коба подошел к урне и демонстративно, не глядя в бюллетень, опустил его туда. Он как бы приглашал последовать его примеру. Все это было противно, и мне захотелось его вычеркнуть. Но конечно же я не сделал этого. Опытным глазом увидел «наших товарищей». Они стояли у урны, маячили повсюду. Да и бюллетени, не сомневаюсь, были помечены.

Голосование закончилось.

На вечернем заседании на трибуну вышел Каганович и объявил результаты работы Счетной комиссии. Коба получил всего три голоса «против», а Киров — четыре… Далее следовали остальные.

Раздался несмолкаемый шквал аплодисментов. Мы преданно, бесконечно аплодировали, отлично зная, что все это — ложь. Мой друг Коба мог презирать нас всех…

На следующий день, входя в его кабинет, я столкнулся в дверях с выходившим оттуда Ягодой…

Коба сидел за столом, на котором лежала огромная куча бюллетеней. Я понял — это те, кто голосовал «против». Рядом с бюллетенями — листы… и на них столбиком написаны фамилии… Всех проголосовавших против Кобы вычислил Ягода.

Уже после смерти Кобы я узнал: их было двести семьдесят! Двести семьдесят горячо аплодировавших ему делегатов тайным голосованием высказались против него. Но не нашлось ни одного из нас — из «железной ленинской гвардии», кто заявил бы вслух о своих убеждениях. Такой был страх! Причем даже не страх смерти, это ведь происходило еще до террора. Это был страх ссылки, жалкий страх потерять привилегии! Но даже в дни самых страшных казней Нерона все-таки находились сенаторы, выступавшие с речью против Цезаря. Хотя они знали точно: это — смерть. Но ведь говорили! Вслух! А тут — ни одного… Думаю, голосование доказало моему другу самое главное: никакой железной партии более не существует. Теперь Коба мог без опаски приступить к любым действиям.

Мы не понимали, что на том съезде проголосовали за собственную смерть.

Итак, Коба сидел за столом над списками, покуривал трубку. Потом сказал:

— Вчера читал статьи Ткачева. Бухарчик дал. Много пустой шелухи, но одна фраза хороша. Бухарчик ее часто цитирует… Ткачева спрашивают: «Скольких людей придется ликвидировать, если власть захватим мы, революционеры?» И Ткачев отвечает: «Надо думать о том, скольких можно оставить!» Мысль хороша. Но уверен, они слабы были выполнить. И у нас тоже больше разговоров. Ильич завещал: Революцию не делают в белых перчатках. Это трудно — убивать ради дела Революции. Как любил повторять наш с тобой учитель в семинарии: «Надо быть Гераклом, чтобы очистить авгиевы конюшни». — Он засмеялся, а я похолодел.