золотая корона зубчатая. Я сразу догадался: это царь Речной, а может, даже и Морской. Уставился он на меня глазищами и спрашивает: «Ты зачем к нам пожаловал?» Встал я этак перед ним, шапку на затылок и говорю: «Однако, пришёл я посмотреть, как тебя, Морской царь, рыбий народ слушается».
— А в воде нельзя говорить, — сказала Уля. Слёзы у неё уже просохли, и она, как и другие девочки, слушала «во все уши».
— Не перебивай! — зашептали девочки.
Что-то похожее на Санину хитрецу мелькнуло в Васиных глазах. Понятно, ведь они братья.
— В воде дышать нельзя, — сказал он, — а говорить — пожалуйста, сколько хочешь!
— «По делу пришёл, — говорит Морской царь, — ну что ж, посмотри». Махнул он плавником, и поплыли мимо меня сиги, лини — жирные, ленивые, плывут и одним глазом мне подмигивают. Махнул царь другим плавником — поплыли сомы. Усищи — во! — Вася развёл руки. — Нельмы такие большущие, каких я и в жизни-то не видывал! «Так это взро-о-слые, — сказал я Морскому царю. — Взрослые-то и у нас, в школе, Петра Николаевича, нашего директора, вот как слушаются. А ты покажи мелюзгу, вот что!» Тут царь Морской как затрепыхал всеми тридцатью тремя плавниками! Как тут набежали со всех сторон лещики, окуньки, подчирки, щурёнки и всякие другие рыбёшки… По знаку царя как понеслись они вокруг меня наперегонки! И вдруг всё перемешалось, толкутся вверх-вниз, как мошка летом, тычутся мне в лицо, в грудь, в рукава, под шапку, хвостиками взбрыкивают. И смеются, тоненько так: «Хи-хи-хи…» Тут и я как рассмеялся: «Ха-ха-ха!» Руками как взмахну, и мелюзга вся — фью-и-ить! — и врассыпную. «Ну, говорю, царь Морской, и правда мелюзга тебя тоже слушается. Пойду, однако, расскажу об этом у нас в интернате». — «Иди, иди», — говорит царь. Подплыли тут ко мне два большущих сома, подхватили плавниками да как подбросят! Я головой в лунку и, как пробка, наружу выскочил.
— Это всё неправда, да? — спросил брата Саня. — Это ты сказку рассказал?
Вася почесал в затылке.
— Ну, если только мало-мало сказку… Однако, остальное всё так и было. Точно.
— Пётр Николаевич заболел! — вдруг встревоженно крикнул какой-то мальчишка в коридоре и, не задерживаясь, побежал дальше.
«Нулевишки» высыпали из спальни, стали спрашивать старших, тех, кто ходил к Петру Николаевичу:
— Когда заболел?
— Почему?
А сами понимали: наверно, из-за той беды, что сотворили вчера ребята. Пётр Николаевич пока искал их, был крепок, а вот как их нашли, как вернулся домой, тут и заболел.
Улю никто не винил, она маленькая, «нулевишка», ещё мало что понимает. Но сама-то она… «Это из-за меня заболел Пётр Николаевич!» — говорила она себе и не знала, что же ей делать. Она вспомнила, какой весёлый был Пётр Николаевич на их празднике, как радовался, глядя на то, как они готовились к нему… А сейчас ему, наверно, очень плохо!..
— Пётр Николаевич выздоровеет? — с тревогой спрашивала она Нелё.
Нелё не знала, что сказать, и только пожимала плечами.
— А Раиса Нельчевна, когда всё узнает, тоже заболеет, да? — спрашивала Уля и ждала, что Нелё скажет: «Нет, не заболеет».
И Нелё говорила:
— Наверно, нет. Ведь Раиса Нельчевна на войне не была. А Петра Николаевича на войне сильно ранило.
— А куда ранило?
На это Нелё тоже не могла ответить. Она говорила только то, что сама слышала от других.
— Однако, наверно, в сердце, — догадалась Уля, — раз сейчас у него сердце болит.
Потом они опять спрашивали всех, кто появлялся, скоро ли поправится Пётр Николаевич.
— Если ещё чего-нибудь не натворите, то скоро, — сердито сказала им Лида.
Когда укладывались спать, Уля, как давно уже этого не было, подлезла к Нелё под одеяло. И они опять шептались, вспоминали новогодний праздник. И Уля уже думала: как же она могла бросить Дедушку Мороза и его мастерскую?!
…Пётр Николаевич пришёл в интернат только на третий день. Когда кто-то крикнул: «Пётр Николаевич идёт!» — все, кто где был, сорвались с места, бросились к нему навстречу. Обступили со всех сторон, не давали пройти.
— Пётр Николаевич, здравствуйте!
— Пётр Николаевич, вы же больны, зачем встали?
— Пётр Николаевич, вам доктор велел лежать!
— Ничего, ничего, ребята, я уже себя хорошо чувствую, ну почти хорошо.
Пётр Николаевич шёл по коридору медленно, словно ноги у него были очень тяжёлые.
Нелё думала, что Уля тут же убежит, чтобы не попадаться Петру Николаевичу на глаза. Она, Нелё, наверно, так бы и сделала. Но Уля не убежала. Она только замерла и крепко прислонилась боком к стене — эта стена, должно быть, помогала ей, не разрешала убежать. Не мигая, Уля следила за каждым шагом Петра Николаевича.
Нелё тоже прижалась к стене, хотя ей бояться было и нечего. Она думала, что Пётр Николаевич их не заметит, пройдёт мимо. Но он заметил. Подошёл. Взял Улю за подбородок, поглядел в глаза.
— Ну, беглянка, горе ты моё… — грустно сказал он. — Зачем же ты убежала? Разве тебе у нас плохо?
Он не ругал Улю, ни капельки. Уля не всё поняла, что он сказал, но по голосу почувствовала, как он огорчён. Ладонь у него была тёплая, добрая.
Все проводили Петра Николаевича до учительской, и, когда он скрылся за дверь, Уля потянула Нелё за собой и побежала в спальню. Там она достала свою Катю, пригладила ей волосы, поправила капюшон, потом шепнула:
— Катя, ты не скучай без меня, ладно?
— Будем играть? — спросила Нелё.
Уля покачала головой. И прямым путём отправилась к учительской. Нелё шла рядом, не понимая, что Уля ещё надумала.
А Уля подошла к двери, послушала. Пётр Николаевич там разговаривал громко — должно быть, по телефону. Когда кончил говорить, Уля осторожно приоткрыла дверь.
— Заходи, — позвал Пётр Николаевич.
Уля вошла. А Нелё осталась в коридоре и, глядя в приоткрытую дверь, не выпускала из вида подружку.
Уля подошла к столу и положила перед Петром Николаевичем куклу.
— О-о, какая красивая! — Пётр Николаевич взял куклу в руки. — Как ловко парка расшита. Это мама смастерила?
Уля замотала головой.
— А кто же? Сама? Ну молодец!
Полюбовавшись, Пётр Николаевич протянул куклу Уле. Но Уля не взяла. И даже руки спрятала за спину.
— Это Катя, — сказала она. — Самая хорошая. Теперь она у вас будет жить.
У Петра Николаевича от удивления брови поднялись высоко-высоко.
— Но я в куклы не играю, — растерянно сказал он, — я уже взрослый, да где там, уже старый. Я когда мальчишкой-то был, больше молотком орудовал.
— Катя — хорошая дочка, — повторила Уля, — она малых нянчить умеет. Теперь она ваша. И она не будет убегать ко мне.
— Вот задачу ты мне задала, — даже поднялся со стула Пётр Николаевич. А потом сказал: — Ну хорошо, раз ты так хочешь, я возьму её. А где же мы её поместим?
Он оглядел комнату.
— Вот тут, — показала Уля на кусочек пустого места на книжной полке.
— Хорошо.
