Виктор Бороздин
Там, где звенит Енисей…
Мы сидели в жарко натопленной комнате школы-интерната далёкого северного посёлка, что находится почти на «краю Земли», вблизи Ледовитого океана. Мы — это я и маленькая девочка с чёрными, чуть раскосыми глазами и непослушной прямой чёлкой. Звали её Нелё, Нелё Ненянгг. Или Комарова. Потому что «ненянгг» по-ненецки «комар».
— Вы, верно, думаете, я всегда была такая большая и такая умная, как сейчас, да? — говорила Нелё. — Вот и нет. Совсем недавно я не знала ни одного русского слова. А читать, даже по складам, и писать буквы вовсе не умела. Как Уля. Уля пока ещё совсем мало умеет. В школу-то её привезли позже всех, уже зимой.
Нелё болтала ногами и бойко рассказывала о себе, о других ребятах, о своей лучшей подружке Уле. Иногда она запиналась, подыскивала слова, морщила нос, хмурилась. И до чего же была рада, когда нужное русское слово находилось!
Мне давно полюбились ребята Крайнего Севера, с которыми довелось встречаться на Таймыре. Мне интересно было слушать их рассказы о своей жизни, такой непохожей на жизнь других ребят — несеверян.
Кочуют оленеводы — и ребята вместе с ними — по бескрайней тундре: летом — к океану, там попрохладнее и мошка не так донимает оленей, зимой — на юг, к тайге. Природа сурового, студёного, но родного им края научила северных ребят быть смелыми, выносливыми, очень умелыми.
Каждый год к сентябрю собирают ребят со всей тундры в школы-интернаты, учиться. Плывут за ними по рекам катера, летят в дальние стойбища вертолёты, везут ребят оленьи и собачьи упряжки за сто, за двести, а то и за пятьсот километров.
Трудно бывает самым маленьким оторваться от мамы, папы, даже от оленёнка и собаки, от всего домашнего и уехать в школу не на день, не на два, а на всю долгую зиму.
Мне захотелось рассказать вам, мои юные читатели, об этих ребятах и, конечно, о Нелё и Уле, чтобы и вы подружились с ними.
— Здесь в интернате у меня есть хорошие подружки, — продолжала рассказывать Нелё, — но всё равно без Ули мне было скучно. Я думала, и Уля без меня заскучает и попросится в школу. Но она всё не приезжала, и я даже обиделась — вот так подружка! Как играть, так вместе, за оленятами ходить — тоже вместе, а учиться — мне одной, да? Прошло уже целых три месяца, даже больше. Я и ждать престала. И вдруг…
Уля приехала!
— Оленья упряжка!
Запыхавшийся, взъерошенный Егорка первым подбежал к окну. За ним бросились все, прилипли носами к замороженным стёклам, задышали на них и тут же отлипнулись. Много ли увидишь, если зимой у них, на Севере, дня совсем не бывает, только ночь. Похватали пальтишки, толкаясь, обгоняя друг друга, выбежали на крыльцо. В синем воздухе тонко-тонко звенело, будто ударялись друг о друга крошечные льдинки. Это бубенцы, ну конечно, бубенцы на оленьих шеях! Упряжка мчится прямо к ним, серебристая от лунного света, быстрая, летучая, клубится пар у оленьих морд, клубится снежная пыль.
— Наверно, это мой отец едет!
— Может, мой!
— Нет, мой!
За ветвистыми оленьими рогами не видно, кто сидит в нартах. И луна хитрит, не всё высвечивает. Упряжка уже близко, с лёту развернулась и стала. Всплеснули и захлебнулись бубенцы. С нарт соскочил одетый в просторную малицу[1] мужчина, весь забелённый, опушённый инеем.
— Школа, да? — спросил он, крепко похлопывая себя рукавицами, отряхивая снег. — Первый класс, да?
— Мы — нулики! — весело выкрикнул самый маленький, Витя Ямкин, и, застеснявшись, боднул соседа, Саню Маймаго.
— Ага, нулики, — подтвердил тот.
— Мы из нулёвки! — подхватили остальные.
Приезжий взялся за ручку двери.
— Это же Улин отец! — ахнула Нелё. — Как я сразу его не узнала!
Она хотела было спросить: а где Уля? Но тут все ребята загалдели, заскрипели ступеньками, побежали к оленям, стали гладить заиндевевшие морды, шеи, ещё вздымавшиеся от быстрого бега бока. Ох, как все соскучились по олешкам, по своему дому! Олешки, наверно, тоже были рады ребятам. Притомлённые быстрым бегом, они стояли смирно, посматривали кроткими задумчивыми глазами.
Нелё тоже сбежала с крыльца. И только тут увидела, что на нартах, под оленьими шкурами, сидит кто-то, сжавшись в комочек, словно зайчишка; если бы у него был хвостик, то он, наверно бы, дрожал.
— Чего сидишь, вставай скорее! — крикнула Нелё.
«Зайчишка» сжался сильнее. Капюшон опустился до самого носа, закрыл лицо. Нелё быстро разбросала шкуры.
— Уля!
— Нелё!
Девочки крепко обхватили друг дружку.
— Приехала?
— Приехала!
Только и могли выдохнуть от радости.
Все окружили их.
— Нелё, это твоя сестра?
Нелё перевела дух.
— Это Уля!
Она, словно олешка на верёвочке, потянула Улю в дом. Под оленьими шкурами, конечно, тепло, но когда долго мчишь на нартах, мороз всё равно достаёт.
Только они вошли в просторную прихожую, как где-то над головой закатился в неудержном разливе звонок. Уля испуганно втянула голову в плечи, попятилась.
— Не бойся, — сказала Нелё, — это звонок. Ну, бубенцы. У старших кончился урок.
Уля посмотрела вверх, надеясь увидеть там с десяток могучих оленьих голов — ведь только они могли так отчаянно трясти бубенцами, — но никаких оленей не было. Был лишь гладкий потолок, белый- пребелый, как снег Звонок оборвался сразу. И тотчас за дверью, в глубине этого большущего дома, послышались громкие голоса, топот. Дверь с треском распахнулась, и мимо Ули повалили одни за другими мальчишки, девчонки… Они что-то кричали друг другу на незнакомом Уле языке, хватали с железных крючков пальто, шапки и вылетали на улицу. Уля зажмурилась. Столько ребят! Это, наверно, и есть большой город, который она видела только на картинке, — раз так много народу! Наружная дверь не успевала закрываться, и в неё клубами вкатывался морозный воздух.
— Где тут новенькая? — вдруг спросил кто-то по-ненецки.
Уля подняла глаза. К ней подходила невысокая худенькая девушка, такая молодая, что Уля подумала: может, тоже школьница? И весёлая. Улыбнулась Уле, будто хотела сказать: «Ничего страшного. Это хорошо,
