стихи, которые читал настоятель храма, стоявший рядом с Владыкой. Каждое слово проповедника исходило из глубины сердца, исполнено было глубокой веры и преданности воле Божией. Со всех сторон храма доносились плач и тихие рыдания. Слова архипастыря падали, как спелые зерна, и глубоко проникали в сердца слушателей. Каждый чувствовал себя обновленным после проповеди такой силы духа и веры.
Мы находились в Алуште у архиепископа Луки еще один день - 20 августа, после чего наше пребывание у гостеприимного хозяина в Алуште закончилось.
Протоиерей Евгений Воршевский, г. Черкассы
----------------------------------------------------------------------
Примечания (I)
'Валентин Феликсович Ясенецкий-Войно, дворянин, православного вероисповедания, родился в 1877 г. (14 апреля) в г. Керчи. Среднее образование получил в Кишиневской 2-й и Киевской 2-й гимназиях.., ' говорилось в биографии к диссертации В. Ф. Войно-Ясенецкого 'Регионарная анестезия', 1815 г.
[1] В то время Валентин Войно-Ясенецкий написал Льву Толстому письмо. Оно было опубликовано в 'Вестнике РХД' No 170 (III - 1994).
[2] Великим бедствием в некоторых губерниях России была слепота. Русская деревня с ее грязью и нищетой издавна была очагом трахомы. Множество жертв болезни-ослепительницы просили на дорогах подаяния.
Собираясь стать земским врачом, Войно-Ясенецкий не забыл и об этом народном бедствии. Осенью 1903 года, сразу после выпускных экзаменов в Университете, он начал посещать в Киеве глазную клинику. Амбулаторного приема и операций в клинике ему казалось недостаточно, и он стал приводить больных к себе в дом. 'Наша квартира, - вспоминает сестра Владыки Луки Виктория, - превратилась на какое-то время в глазной лазарет. Больные лежали в комнатах, как в палатах. Валентин лечил их, а мама кормила'. Этот киевский опыт очень пригодился ему потом в земских больницах. В Ардатове и Любаже слава о глазных операциях, которые делал новый доктор, росла так стремительно, что хирург не успевал осматривать желающих оперироваться.
[3] Анна Васильевна Ланская.
[4] Один из методов местной анестезии, основанный на прерывании проводимости нервных стволов, по которым передается болевая чувствительность из области, подлежащей операции. Сделав один укол, хирург достигал полного обезболивания большой области тела.
[5] О том, как относился будущий архиепископ Лука к своей работе говорит его письмо к жене: 'Из Москвы не хочу уезжать, прежде чем не возьму от нее того, что нужно мне: знаний и умения научно работать. Я, по обыкновению, не знаю меры в работе и уже сильно переутомился... А работа предстоит большая: для диссертации надо изучить французский язык и прочитать около пятисот работ на французском и немецком языках. Кроме того, много работать придется над докторскими экзаменами... Во всяком случае, стать доктором медицины нельзя раньше чем к январю 1910 года, если все это время быть свободным от всяких других занятий. Зато потом будет мне широкая дорога...'
[6] Занимаясь научной работой, Владыка Лука всегда имел жизненные задачи, руководствовался желанием облегчить страдания больных и труд врачей. В те годы крайне несовершенный общий наркоз часто был по словам доктора Войно-Ясенецкого 'несравненно опаснее самой операции', и в применении такого совершенного метода местного обезболивания как регионарная анестезия была огромная практическая потребность, особенно же у земских врачей. Хирургия имела для Владыки Луки огромное значение, так как благодаря ей он мог служить бедным и страждущим людям.
В 1908 - 1909 гг. в журнале 'Хирургия' появляются первые научные работы В. Ф. Войно-Ясенецкого, посвященные вопросам обезболивания. Всего за первые двенадцать лет своей хирургической деятельности будущий Владыка Лука опубликовал девятнадцать из сорока двух своих научных работ.
[7] Романовка - громадное степное село на реке Хопер, с двумя храмами и с четырьмя кабаками. Что ни праздник - на широких романовских улицах начинались пьянки, драки, поножовщина. По рассказам старого медика Виктора Федосьевича Елатомиева, работавшего в Романовской слободе вскоре после Войно-Ясенецкого, болезни там тоже приобретали огромный размах: бытовым сифилисом могло болеть целое село, 'пневмония - так ее на расстоянии видно, флегмона - так полведра гноя'. Два врача, три фельдшерицы и фельдшер, работая без передышки целыми сутками, едва справлялись с наплывом больных. На прием в амбулаторию приходило по сто-сто пятьдесят человек. А после этого надо было ехать верхом или на телеге по деревням. Дел и там хватало, ведь на участке было двадцать сел и двенадцать хуторов, там на месте приходилось делать операции под наркозом, накладывать акушерские щипцы.
Вот что представляла собой земская больница в Романовке по 'Обзору состояния земской медицины в Балашовском уезде за 1907 - 1910 и отчасти 1911 года': 'Романовский участок. Площадь 580 кв. верст. Население 30506 человек. Более 70% жителей расположено далее, чем за 8 верст от дома врача. Амбулатория - 31640 обращений в год. Участок в два раза превышает требования нормы по площади и в три раза по населению и количеству работы'. Принимая за час 25 - 30 больных, можно было уделить каждому не более двух минут. Тут и осмотр и назначение. Приемы длятся по 5 - 7 часов в день. По подсчетам составителя 'Обзора': '...Только в 45 случаях из 100 можно поставить приблизительно точный диагноз, а 55 проходят мимо без диагноза. На долю одного врача нередко приходится принять до 200 человек... Помещение для амбулаторных приемов большей частью тесно и душно. В Балашовском участке, например, в одной комнате принимают три врача, двое из них - за одним столом. Тут же за ширмой гинекологические исследования, рядом в перевязочной делают разрезы, прививки детям, все это сопровождается криками, плачем. В ожидальнях давка и шум, бывают случаи обмороков от недостатка воздуха. О каком-либо выслушивании больного здесь не может быть и речи'. В этой тесноте, духоте и шуме полтора года работал и Валентин Феликсович. Кроме врачебного приема и выездов на нем была в больнице и вся хирургия. 'Я делал в Романовке не менее 300 операций в год', - пишет он в Биографии 1945 года. 'Обзор' подтверждает: в 1909 году хирург произвел 292 операции. В начале следующего года операционный темп возрос еще больше...
[8] Переславльская больница мало чем отличалась от Романовской: ни электричества, ни рентгеновского аппарата, воду доставлял водовоз в бочке, а почти ежедневная чистка вонючей ямы, заменявшей канализацию, на несколько часов парализовывала жизнь лечебницы. Больница служила центром медицинской помощи для всего уезда, так что на приемы к врачу стекались в основном окрестные крестьяне.
В половине девятого утра больничный кучер Александр подавал к дому главного врача экипаж. ВойноЯсенецкие занимали довольно просторный деревянный дом помещицы Лилеевой на Троицкой улице, неподалеку от того места, где теперь шоссе Москва - Ярославль прорезает старинный земляной вал. Расстояние от дома до больницы не больше версты, но и это время у врача зря не пропадало. Он брал с собой в экипаж 15 - 20 карточек с немецкими и французскими словами и учил их по дороге.
Старший сын Владыки Луки Михаил Валентинович, вспоминая о том времени, рассказывал: 'Отец работает днем, вечером, ночью. Утром мы его не видим, он уходит в больницу рано. Обедаем вместе, но отец и тут остается молчаливым, чаще всего читает за столом книгу. Мать старается не отвлекать его. Она тоже не слишком многоречива'.
Бывшая горничная, прослужившая у Войно-Ясенецких семь лет, Елизавета Никаноровна Кокина с большой любовью вспоминает о них: 'Анна Васильевна была изо всего города самая интересная. Роста высокого, крепкая на вид, но уставала быстро. А как не устать? Обшить и накормить шестерых - не шутка. Это не то что теперь - пошел да купил в магазине все что тебе нужно.
Мужа любила без памяти. Ни в чем ему не перечила. Может, и были между ними какие нелады, но при детях и при прислуге - ни-ни. Барин был суровый. К делам домашним не прикасался. Лишнего слова никогда не говаривал. Если ему что за обедом не понравится - встанет и уйдет молчком. А уж Анна-то Васильевна в тарелку заглядывает: что там ему не по душе пришлось.
Завтракал барин один в восемь утра. Обедать приезжал в пять. После обеда немного отдыхал. Потом в кабинете больных принимал. После вечернего самовара уходил к себе в кабинет. Пишет там, читает, пока весь керосин в лампе не выгорит. Часто его ночью в больницу вызывали. Молча собирается, едет. Никогда не сердился, если вызывали...' 'Он справедливый был', несколько раз повторила Елизавета Никаноровна.
'Жили тихо. Раз в месяц приезжала знакомая игуменья из Федоровского монастыря, чайку попить.
