пошла своим путем. А я, не пересилив любопытства, тихонько заглянул в приоткрытую дверь, за которой 'набаламучивала' своих ребят 'Белка'. Вдоль стен на корточках сидели воспитанники и набивали рюкзаки походным скарбом. В комнате находилось несколько мужчин в милицейской форме, они помогали детям. Все громко переговаривались. Воспитанники, восьмиклассники, поругивались друг с другом, выспаривая, кому что взять и сколько. А между ними перебегала от одного к другому, резко взмахивая руками и кивая головой в одобрение или несогласие, маленькая – так и тянет сравнить ее с воробьем – женщина в сползающих на самый кончик носа очках, в трико и кроссовках. И если не видеть ее лица, то и подумаешь, что какая-то молоденькая вожатая. Она так быстро перемещалась, что было сложно уследить за ней, но хорошо слышался ее распорядительный голос:
– Михаил, тебе и этого хватит, не набивай много. Наташа, отдай банки парням. Иван Семеныч, затяните Вите рюкзак потуже… Командир! – неожиданно крикнула она. – Где у меня командир?!
– Я здесь!
– Ко мне!
Рыженький парень летит к воспитателю через всю комнату, нечаянно сшибает несколько котелков – грохот, девчоночий визг.
– Что такое, Белла Степановна? – выдыхает он.
– 'Что такое', 'что такое'! Почему спальники не просушены?!
– А я не зна-а-а-ю.
– О-о! Да кто же должен зна-а-а-ать? – передразнивает она. – Ты – командир! Ко-ман-дир!
– Понял, Белла Степановна!
Паренек подхватывает несколько спальных мешков и вылетает в коридор.
– О-о! – вскрикивает Белла Степановна. – Стой же! Ты кто?
– Командир.
– Ну, так и будь командиром.
Паренек улыбается рыже-красным солнышком:
– Понял! Митяй, унеси к девчонкам в спальню: пусть просушат на калорифере.
Белла Степановна неожиданно подбежала ко мне:
– Коли вы здесь – не поможете?
– С удовольствием.
И я включаюсь в общую работу. Все веселы, говорливы, приветливы. Белла Степановна все видит, все знает, все направляет, всем и вся руководит. Без ее ведения никто и шагу не шагнет. Ее все слушаются, но не покорно, обреченно, под нажимом – что я потом нередко замечал у других воспитателей, – ее дети даже с какой-то восторженной радостью выполняют малейшие ее просьбы; сдавалось мне, что каждый ждет, чтобы она именно его о чем-нибудь попросила.
Наконец, все уложено, связано, подогнано. Воспитанники с шефами-милиционерами унесли рюкзаки в кладовую до утра.
– Не холодно ли будет в такое-то время в тайге? – спрашиваю у Беллы Степановны.
Она как будто вздрогнула от моего вопроса, поправила вечно сползающие очки, но тут же вся замерла и до чрезвычайности внимательно посмотрела на меня. 'Экий изнеженный: мороза, бедняжка, боится', – скользом подхватываю в ее взгляде.
– Так ведь спальники и палатки берем, – все всматривается в меня, как в непонятное для себя существо. – А наши свитера видели? Отличные. Ничего, пусть ребятишки закаляются.
– В какие края направляетесь?
– Будем исследовать Кругобайкальскую дорогу. Два года изучали ее историю, а теперь взглянем на историю вживе.
На том мы с ней тогда и расстались. А примерно месяца через полтора гляжу, ее воспитанники снова укладывают рюкзаки.
– Куда же на этот раз? – спросил я у Беллы Степановны.
– В Тофаларию. Двухнедельный поход на оленях. Вы представляете, как это здорово? Моя ребятня обалдевает.
Точно! Вижу: жух, жух – туда-сюда носятся воспитанники, получая продукты и скарб со складов. Командир, отмечаю, уже другой, девочка. И в повадках – словно бы родная дочь Беллы Степановны: так же резко вскидывается всем телом и требует к себе кого-нибудь, так же рубит фразы, такая же худенькая, маленькая, бегучая – слепок с Беллы Степановны, только курносенький, смешной, наивный. Я замечал, они все хотели походить на нее, свою 'маму Беллу', как тайком звали ее.
– Что-то часто меняются у вас командиры, – спрашиваю у Беллы Степановны. – Каждый месяц – новый.
– Да! – гордо (но у нее это славно получается: не задиристо и не обидно) заявляет она. – У нас так заведено. Каждый должен попробовать себя и в начальниках, и в подчиненных. И бригадиры меняются постоянно…
Чуть меньше месяца минуло, смотрю, а ее ребята снова укладывают рюкзаки, испытывают надувные лодки.
– Куда же вы на этот раз?
– По Иркуту будем сплавляться… О-о, там, я вам скажу, места-а-а: закачаешься! – Так, по-молодежному, иногда выражается Белла Степановна.
Мне кажется, она не умела быть не молодой. Случается такое с редкими людьми: были они когда-то молодыми, да так и задержались в этом благодатном возрасте. Им говорят, что пора вспомнить себя. А они несутся в своих делах, ветер словно бы свищет в ушах – и они не слышат, что там им говорят.
– Уж очень часто вы в походах, – как-то сказал я Белле Степановне.
– А я вообще только в походах и жила бы с детьми! – со своей обычной озорной горделивостью заявила она, но сморщила губы: – В этих стенах ску-у-учно воспитывать. А там, в тайге… ах, что рассуждать. Надо вас тащить в лес – там все поймете. Так хочется, – неожиданно перестроилась она на серьезную ноту, – чтобы каждую минуту в их жизни было что-то красивое, необычайное. Ведь сердца у детей – сплошные раны. Надо залечивать рубцы. Лучшее лекарство – красота.
Мне не довелось побывать с ней и ее детьми в походах, увидеть, как они 'вживе' изучают историю, как врачует она души, но я видел ее воспитанников после походов, – до того они отличались от остальных интернатских детей! Тех чаще видишь сосредоточенно-угрюмоватыми, редко улыбающимися, все болеющими до сероватой бледности на лицах какими-то своими нелегкими думами. Печальными маленькими стариками и старушками они воображались мне. А ребятня мамы Беллы – бодрый бесенятский дух так и крутит в них, брызжет во все стороны, как фонтан. Разговоров о походе с товарищами из других классов столько, что ни одна толстая энциклопедия не уместит. И обсосут косточки каждого мало-мальски интересного происшествия, и навыдумывают с гору. Если слышите, что какая-то группа восьмиклассников заливается смехом, – дети мамы Беллы. Если видите возню в коридоре – тоже они. Если встречаете румяное детское лицо – и оно чаще всего оттуда же…
Позже я узнал: как турист Белла Степановна в интернате обособленно-одинока. Что-то не тянет других воспитателей в комариные таежные дебри, на горные тропы и речные стремнины. Если выводят детей в поход, то раз-два лет в пять-семь, куда-нибудь в лесок, который находится сразу за городом. Сердятся они на свою 'звезду незаходящую': как, видимо, безмолвный она укор для них. Можно ли за это винить женщин? Мне кажется, что нельзя: все же не каждому суждено быть 'звездой незаходящей'. А вот сердиться не надо бы!
Как-то прибыла Белла Степановна с воспитанниками из какого-то похода. Вваливается заснеженная, краснощекая ватага в фойе. А на вахте разговаривают три-четыре воспитательницы. Белла Степановна – к ним:
– Здравствуйте, девочки! А вот и мы нарисовались!
Но воспитательницы – короткое, прижатое 'здравствуйте', не улыбнулись, не спросили, как и что, – а как в таких случаях не полюбопытствовать? Повертелись с особенной озабоченностью, словно бы искали своих воспитанников, и скоренько разошлись. Белла Степановна зорким прищуром посмотрела вслед, пошла было к детям, но я остановил ее:
– Что же они так?
